— Да ты же отлично все знаешь, — вмешивается фрау Миа. — Продавцом к Манделю. В магазин мужского готового платья.

— К Манделю? Вы согласны в эту потогонную лавочку? — спрашивает Яхман и прищуривается. — Кроме того, думаю, там он получит пятьсот марок в месяц, не больше,

— Ты с ума сошел, — говорит фрау Миа. — Чтобы продавец получал пятьсот марок! От силы двести. Ну, двести пятьдесят. Пиннеберг кивает головой в подтверждение ее слов.

— Ладно! — облегченно вздыхает исполин. — Бросьте ерунду болтать. Знаете, я поговорю с Манассе, мы откроем для вас в старом Вестене такую лавочку — все отдай, мало, такую, как никому и не снилось. Я устрою вас, мадам, роскошно устрою.

— Хватит, — сердито обрывает его фрау Миа. — Твоими устройствами я действительно сыта по горло.

— Господин Яхман, устройте нам место, место с жалованьем, какое полагается по тарифному договору, просит Овечка.

— Только и всего! Такие дела я сто раз обделывал. Значит, к Манделю. Пойду-ка я к Леману, этот идиот всякому рад услужить.

— Только, пожалуйста, не забудьте, господин Яхман. Это надо сделать не откладывая.

— Завтра же поговорю с ним. Послезавтра ваш муж приступит к работе. Честное слово.

— Мы вам очень, очень благодарны, господин Яхман.

— Все в порядке, мадам. Все в полном порядке. А теперь я пойду за этими чертовыми картами… Голову даю на отсечение, что надел пальто, когда уходил. А потом где-то оставил, а где — одному богу известно. Каждую осень та же история: никак не могу привыкнуть, забываю о нем, вечно я его где-нибудь оставлю. А весной всегда чужие надеваю…

Яхман устремляется в переднюю.

— И он еще смеет уверять, будто ничего не забывает, — говорит фрау Миа в утешение молодым супругам.

Яхман дожидался Пиннеберга около магазина Манделя, у витрины «Костюмы для мальчиков и юношей».

— А вот и вы. Только зачем такое озабоченное лицо? Все в полном порядке. Я Леману все уши о вас прожужжал, теперь он вами просто бредит… Сегодня ночью мы вам не очень мешали?

— Немножко, — с запинкой отвечает Пиннеберг. — Мы еще не привыкли. А может, просто с дороги устали. Не пора к господину Леману?

— А пусть его подождет! Он радоваться должен, что вы у него работать будете. Конечно, пришлась его долго уламывать. В наши дни не так-то легко взять нового служащего. Если он будет вас расспрашивать, так помните — вы ничего не знаете.

— Может быть, вы мне скажете, что вы ему говорили? Я должен быть в курсе.

— Э, что там? В каком еще курсе?! Вы же не умеете врать, по глазам видно. Нет, вы ничего не знаете. Пойдемте посидим немножко в кафе напротив…

— Нет, сейчас я не хотел бы…— настаивает на своем Пиннеберг. — Сейчас я хотел бы, чтобы у меня уже была уверенность. Для нас с женой это так важно…

— Важно! Двести марок в месяц… Ну, ну, ну, чего вы так смотрите, я же не в обиду вам сказал. Послушайте, Пиннеберг, — говорит большой Яхман и очень осторожно кладет руку на плечо маленькому Пиннебергу, — я здесь не зря стою и разглагольствую…— Яхман пристально смотрит на Пиннеберга. — Вас не шокирует, что я друг вашей матери?

— Нет, нет, — уныло тянет Пиннеберг, ему бы очень хотелось быть сейчас совсем в другом месте.

— Видите ли, Пиннеберг, видите ли, такой уж я человек, не могу молчать, — говорит Яхман, и в голосе его звучат ласковые нотки. — Другой бы, может быть, надулся и молчал и думал, какое мне дело до этих молокососов! Я же вижу, вас это шокирует. Пусть это вас не шокирует, так и жене скажите… Нет, не надо, ваша жена не такая, как вы, я это сразу понял… И если мы с Пиннеберг поскандалим, не обращайте внимания, это у нас так водится, без этого с тоски помрешь… А что Пиннеберг за эту изъеденную молью комнату с вас сто марок содрать хочет, так это чепуха, не отдавайте ей денег, и вся недолга, все равно промотает. А насчет вечерних гостей, так вы голову себе не ломайте, так оно заведено, так и останется, пока не переведутся дураки… И вот еще что, Пиннеберг…— и теперь великий болтун так обворожительно мил, что Пиннеберг, при всей своей антипатии, очарован, восхищен им…— вот еще что, Пиннеберг: не спешите говорить матери, что ждете ребенка. Я имею в виду, что ваша жена ждет. Для вашей матери ребенок хуже всего, хуже крыс и клопов, видно, она с вами хлебнула горя. Ничего не говорите. Отрицайте, и все. Время терпит. Я попробую сам ей сказать… Во время купания он мыло еще не цапает?

— При чем тут мыло? — не понимает Пиннеберг. Яхман хохочет.

— Вот если ребеночек, когда мамаша купается, высунется и цапнет из ванны кусок мыла, тогда уж, значит, скоро. Такси! Эй, такси! — вдруг орет он. — Мне уже полчаса, как надо на Александерплатц быть, зададут же мне теперь перцу эти голубчики. — И уже из машины кричит: — Стало быть, помните, второй двор, направо, Леман. Ничего не говорите. И ни пуха ни пера. Поцелуйте ручку жене. Желаю удачи!..

Второй двор направо. Все занято Манделем. Ну и огромное же дело у этого Манделя, те магазины, где до сих пор работал Пиннеберг, в десять, да какое там, пожалуй, в сто раз меньше. И он дает себе слово трудиться в поте лица, показать, на что он способен, все сносить, не ерепениться, да, моя Овечка, да, мой Малыш!

Второй двор направо в первом этаже: «Заведующий отделом личного состава фирмы Манделя». И тут же огромное объявление: «С предложением услуг просят не обращаться». И еще одно объявление: «Входить без стука». Пиннеберг так и делает: входит без стука.

Загородка. За ней пять пишущих машинок. За пятью пишущими машинками пять машинисток, одни помоложе, другие постарше. Все пять вскидывают глаза от машинок, и все пять тут же снова утыкаются носом в машинку и стукают дальше: ни одна не видела, что кто-то вошел. Пиннеберг стоит и ждет. Спустя некоторое время он обращается к одной из них — к той, что в зеленой блузке, к той, что сидит к нему всех ближе:

— Будьте любезны, фройляйн…

— Будьте любезны! — говорит зеленая блузка и смотрит на него с таким возмущением, словно он предложил ей тут же, немедля с ним…

— Я хотел бы видеть господина Лемана.

— Объявление на дверях!

— Простите, что вы сказали?

— Объявление на дверях!

— Я не понимаю вас, фройляйн. Зеленая блузка возмущена.

— Прочитайте объявление на дверях: «С предложением услуг просят не обращаться».

— Прочитал. Но я вызван к господину Леману. Господин Леман ждет меня.

Машинистка — Пиннеберг находит, что она довольно мила и как будто с недурными манерами, интересно только, как она разговаривает со своим шефом, неужели так же, как с сослуживцами? — машинистка сердито смотрит на него.

— Заявление! — говорит она. И затем с раздражением поясняет: — Заполняйте заявление!

Пиннеберг следует за ее взглядом. В углу на конторке лежит блокнот, на цепочке висит карандаш.

Пиннеберг пишет сначала: «Пиннеберг», затем «Лемана», над целью посещения, которую надо указать точно, он призадумывается. Он колеблется между «известна» и «поступление на работу». Но ни то, ни другое, вероятно, не удовлетворит строгую машинистку, и он пишет: «Яхман».

— Пожалуйста.

— Положите сюда.

Заявление лежит на барьере, машинки стрекочут, Пиннеберг ждет.

Немного спустя он кротко напоминает:

— Фройляйн, я думаю, что господин Леман меня ждет. Ответа нет.

— Фройляйн, будьте любезны!

Машинистка что-то бормочет, что-то нечленораздельное, вроде «пш-пш-пш», Пиннебергу приходит в голову, что так шипят змеи.

«Да, если здесь все сослуживцы такие…» — грустно думает Пиннеберг. Он все еще ждет.

Некоторое время спустя приходит рассыльный в серой форме.