Но и эти бои стоили немецким войскам больших потерь: так, численный состав многих пехотных рот 376-й дивизии доходил до 25 человек. В 44-й и 384-й пехотных дивизиях дело обстояло несколько лучше. Но и при численности в 35–40 человек в роте было мало оснований для оптимистических настроений.

При наступлении 6-й армии к Волге кровь немецких солдат лилась рекой. Отошли в прошлое легкие успехи западной кампании, равно как и бодрое настроение солдат, характерное для лета 1941 или для мая и июня 1942 года. Во время моих поездок в вездеходе я постоянно встречал отставших солдат, которые после тяжелых боев разыскивали свои части. Особенно запомнились мне двое, участвовавшие в сражении под Калачом. Они служили в той дивизии, куда я направлялся. Я взял их в свою машину.

Сидевший за моей спиной ефрейтор, еще находясь под свежим впечатлением пережитых боев, рассказывал:

— В таком пекле даже здесь, на Востоке, мне еще не приходилось бывать. Задал нам Иван жару, у нас только искры из глаз сыпались. Счастье еще, что наши окопы глубокие, иначе от нас ничего бы не осталось. Артиллерия у русских знатная. Отлично работает — что ни выстрел, то прямое попадание в наши позиции. А мы только жмемся да поглубже в дерьмо зарываемся. Много наших от их артиллерии пострадало. А самое большое проклятие — «катюши». Где они тюкнут, там человек и охнуть не успеет.

Товарищ ефрейтора — о нем я по ходу разговора узнал, что его мобилизовали накануне сдачи экзамена на аттестат зрелости, — добавил:

— А как идет в атаку советская пехота! Я от их «ура» чуть совсем не спятил! Откуда берется эта удаль и презрение к смерти? Разве такое может быть только оттого, что за спиной стоит комиссар с пистолетом в руке? А мне сдается, есть у русских кое-что такое, о чем мы и понятия не имеем.

Ефрейтор позволил себе еще большую вольность, чем его товарищ. Он сказал, адресуясь прямо ко мне:

— Еще три недели назад наш ротный рассказывал нам, будто Красная Армия окончательно разбита и мы, дескать, скоро отдохнем в Сталинграде. А оно вроде бы не совсем так. 31 июля они нам изрядно всыпали. Нашей артиллерии и противотанковой обороне еле-еле удалось остановить контрнаступление русских.

— Ну как, господин полковник, конец этому скоро будет? — спросил молодой солдат. По-видимому, нашу стратегию он ставил не слишком высоко. А он еще полгода назад, возможно, пел в своей школе: «Сегодня нам принадлежит Германия, а завтра — весь мир». Этот хмель выветрился из него мгновенно.

Оба они ждали от меня ответа. Я обернулся к ним:

— Я не пророк, стало быть, предсказывать не берусь. Но война кончится не так уж скоро. Вы же сами на себе почувствовали, что русский еще может драться. Сейчас нам нужно прежде всего взять Сталинград, а тогда посмотрим. Ну а как настроение у вас в роте?

— Да как бы вам это сказать, господин полковник, — ответил ефрейтор. — Вы не рассердитесь, если я буду говорить напрямик? Уж очень долго тянется война, наши старики хотят домой. Письма оттуда тоже не больно радуют. Крестьянину, например, жена пишет, что от ее военнопленного сплошные неприятности, что справиться с хозяйством ей невмочь. А в городах, особенно в рабочих семьях, с питанием все хуже и хуже; женщины не знают, чем накормить голодных ребят. Женатые солдаты беспокоятся о своих близких, а это влияет на настроение. Ну и большие потери тоже, конечно, влияют. Когда мы 11 августа шли через поле сражения и видели, как много лежит там убитых и раненых, мой приятель громко сказал, чтобы всем слышно было: «В этой проклятой безотрадной степи мы все передохнем». А он хороший, смелый солдат. Еще прошлой осенью получил Железный крест первой степени.

Я еще был погружен в мысли о только что услышанном, как машина остановилась: мы подъехали к командному пункту дивизии. Став навытяжку и сказав: «Спасибо большое», оба солдата ушли.

Так вот как, значит, обстоят дела в этой роте: старики тоскуют по дому, а молодежь после первого же тяжелого боя готова воткнуть штык в землю. Уж не так ли обстоит дело и в других ротах?

После того как я составил себе представление о численности дивизии, я доложил данные начальнику штаба. Они не явились неожиданностью для генерал-майора Шмидта. Он ведь знал, какими тяжелыми были последние бои. Формулируя свою точку зрения, он ответил:

— Проблема пополнения не терпит отлагательства. Немедленно же предпринимайте меры у заместителя начальника штаба! Но раньше доложите генералу Паулюсу. Он сегодня снова весь день объезжал дивизии и, наверное, сможет дать вам дополнительные указания.

Паулюс встретил меня вопросом:

— Ну, Адам, каково положение в дивизиях?

— У меня об этом сейчас есть уже довольно ясное представление. Утешительно, что многие из считавшихся пропавшими без вести вернулись в свои подразделения. Они просто отстали. Кроме того, после недолгого лечения в госпитале будут направлены обратно в их части легкораненые. Но что это дает, если численность рот составляет в среднем от 25 до 40 человек? Мы заплатили дорогой ценой за наш успех. Большие потери и тяжелая борьба сказываются на состоянии солдат: преобладает подавленное настроение. Я, как и генерал-майор Шмидт, считаю, что необходимо возможно скорее добиться пополнения.

— Совершенно согласен и с вашей оценкой, и с предлагаемыми мерами. Все командиры, с которыми я говорил на днях, самым настойчивым образом требуют пополнения. Плацдарм русских под Калачом оказался для нас твердым орешком. Наши дивизии должны быть немедленно укомплектованы. Передайте ваши заявки по телеграфу.

Пока я был на докладе у Паулюса, мой заместитель составил заявки на пополнение. Телеграммы высшим штабам были разосланы. Кроме того, я говорил ночью по телефону с адъютантом группы армий «Б», и он обещал мне свою поддержку.

На другой же день из тыловых корпусных управлений[30] Касселя, Висбадена, Ганновера, Вены и Берлина поступили стереотипные ответы: подготовленным пополнением не располагаем; вылечившиеся и признанные медицинской экспертизой годными к службе в военное время будут срочно направлены для использования.

Паулюс был так же разочарован этими ответами, как и я. Мы знали, что после трех лет войны Германия не имеет больших людских резервов. Но все-таки ведь именно 6-я армия должна была стать решающей ударной силой для осуществления главной оперативной цели на 1942 год.[31]

Надежд на группу армий «Б» было мало. Мы могли получить от нее всего несколько маршевых рот. Мы были благодарны и за это, учитывая предстоящее форсирование Дона. Сейчас имел значение каждый прибывающий солдат, особенно обстрелянный. Однако нам требовалось больше, чем две-три маршевые роты. Ведь надо было брать крупнейший город на Волге. Предстояли уличные бои в городе, и, как мы знали это из собственного опыта, они требовали больших жертв. По силам ли это было нашим уже и так понесшим большие потери дивизиям?

Паулюс вскинул на меня глаза:

— Что же вы предлагаете?

— Разрешите мне, господин генерал, полететь в ставку фюрера в Виннице. Я считаю необходимым доложить шефу организационного отдела о том, как обстоит с личным составом в 6-й армии.

— Согласен, вылетайте завтра же утром, тогда вы сможете вернуться еще засветло.

— Я воспользуюсь этой возможностью, чтобы поставить перед отделом кадров вопрос и о пополнении офицерского состава.

Вернувшись в свою палатку, я сложил в портфель приготовленные мной для беседы в Виннице документы. На другое утро, едва рассвело, вооруженный самыми последними данными о боевом составе и перечнем вакантных офицерских должностей, я направился к западной окраине села Осиновка, в котором мы разместили свой командный пункт. Укрытые за купой деревьев и кустов, замаскированные от воздушного наблюдения, стояли самолеты связи армейского штаба. Один из них должен был доставить меня в Харьков. Он был уже готов к старту.