Тогда Вера не обиделась, она заплакала. А я хлопнул дверью и ушел на улицу. Слава богу, Юры не было дома, я опозорил себя в отсутствие главного свидетеля.
Каким же ничтожеством я был. И даже не просил потом прощения, считая, что и так все сгладится. А почему, собственно, я должен просить прощения? Они забывают вовремя строить кинотеатры и прачечные, а мы потом с самым серьезным видом обсуждаем статистику разводов, сетуем об оскудении нравственности. Если бы химчистка была за углом, разве я не сходил бы?
Жалкая цепочка причин и следствий. Вера уехала, а виноват в этом управляющий трестом, не построивший вовремя баню. Зато я снова выгородил себя: отважный рыцарь.
Поехали на рыбалку большой компанией. Улов удался, и я получил назначение на главного уховара. Мне помогали два ухаря, Петр и Василий. Женщины чистили добычу, подтаскивали воду.
Юра пропадал на берегу. Явился переполненный информацией.
- Папа, ты знаешь, в чем состояла истинная трагедия Ивана Сусанина? Что же ты молчишь?
- Пока не знаю. Дай мне соль.
- Истинная трагедия Ивана Сусанина в том, что он действительно заблудился.
- Да-да, сынок, это уже было. Где же соль? Не вижу соли. Товарищи, у нас нет соли, это же трагедия. Ох, вот она, ну, слава богу. Подбросим дровишек.
А Юра переключился на Василия, к нему прилип.
- Дядя Вася, в чем истинная трагедия Ивана Сусанина, вы знаете?
Я в запале колдую над котлом.
- Не чувствую перца, пожалуй, подбавим. Юра, не тереби дядю Васю, сходи лучше за дровами, у нас кончаются, да смотри не заблудись.
Вера вмешалась, подойдя к нам:
- Юра, оставь дядей, они оглушены ухой. Пойдем, я выслушаю твою историю.
Бедный мальчик, ему так хотелось покрасоваться перед нами, но взрослым нет никакого дела до старых легенд, трансформированных в современные анекдоты. Никогда не забуду горького лица, с каким он отошел от костра.
Во всем виновата наша суетность, которую мы обрядили в тогу динамизма. Мы оглушаем себя действием, но куда мы идем? Ведь еще Паскаль двести лет назад говорил: "Разуму легче идти вперед, чем углубляться в себя".
Остановка случилась вынужденная, но мне не хочется стоять на месте, мне лень стоять, я слишком динамичен для этого, я рвусь вперед. Дилемма такова: а) беру административный отпуск и лечу в Ленинград, чтобы повлиять на Веру: "Прости меня, дурака старого"... б) позвонить Зое и договориться с ней на вечер.
Увы, тут нет альтернативы. В чем истинная трагедия Григория Пушкарева? В том, что он всегда избирал самые резиновые варианты".
- Ну как, вы уже наговорились с бригадиром монтажников? Сейчас попробую показать вам нечто интересное. Пройдемте к тому зеленому вагончику, здесь сидит шеф-монтажник господин Судзуки, я вас познакомлю, у мистера Судзуки припрятана тут одна занятная штучка - действующая модель пресса.
Неудача. Дверь на замке. Судзуки-сан отбыл в кафе "Наташа" на обеденный перерыв, который полагается ему по контракту.
В таком случае: вперед! Шагаем вослед за современной технологией. Перед нами расточной станок, прибывший с Апеннинского полуострова. Высота двенадцать с половиной метров, диаметр вращающегося круга - восемь метров. Недаром итальянцы прозвали эту махину: "Русский бык". Обечайка любого размера и профиля разместится тут как на ладони, да еще останется резерв для грядущих реакторов повышенной мощности.
- Разве вам мало этих тонн и этих метров? - спросил автор, нарушая границы жанра и тем самым оказываясь неким бесцеремонным образом непосредственно на месте действия под сводами первого корпуса.
- К чему вы призываете нас? - забеспокоился Григорий Пушкарев. Топтаться на месте? Помните, еще у Паскаля было сказано...
- Позвольте, Григорий Сергеевич. Вы же прекрасно помните, Паскаля я вам сам приписал, так что не козыряйте им. Ваше дело стремиться вперед.
- А ваше, товарищ автор? - ревниво спросил он. - Вы призываете нас углубляться и углубляетесь сами - но куда? но в кого? Вы хотите углубиться - но не в себя, а в меня. Для вас это не углубление, а движение вперед, против которого вы протестуете. Вы хотите стать глубоким - но за счет своих героев, так я вас понял?
Незапланированная перепалка автора и героя была сродни обеденному перерыву, записанному в редакторском контракте. Впрочем, мы уже насытились взаимными обвинениями и вступали в стадию поисков общего языка.
- Вы технократ, Григорий Сергеевич. Мне трудно углубиться в вас. Вы прошли хорошую закалку, термообработку. Вы стали как броня и способны говорить вслух лишь о прессах, станках и прочем железном скрежетании. А где при этом ваше сердце? Если я спрошу напрямик о ваших семейных неурядицах, вы же мне не расскажете?
- Конечно, не расскажу. Я не обязан. Вам палец в рот не клади, вы тут же откусите его, мало того, размножите мой откусанный палец тиражом два миллиона экземпляров.
- Профессиональная тайна ваших воспоминаний гарантируется. А если я все же напишу, то заменю ваше имя, чтобы снять все ваши нарекания на сто страниц вперед.
- Все равно. Наш читатель дошлый, он узнает по деталям.
- Они-то мне и требуются.
- Для вас это художественные детали, а для меня надрез по живому сердцу, сквозная рана. Впрочем, я понимаю, это и есть ваша технология. Предпочитаю иметь дело с металлом...
- Чтобы не углубляться в себя?
- Кажется, мы начинаем по второму кругу. В таком случае вперед! Сейчас я посмотрю вашу программу на сегодня, утвержденную Варварой Семеновной. Вот она. Через сорок минут у вас назначена встреча с нашим замечательным строителем Николаем Ивановичем Рулевским. Он настолько прекрасен и чист, что выступает под собственным именем. А мы тем временем продолжим наш осмотр.
И мы бодро зашагали вперед, углубляясь в технологические пущи.
6
- Поехали, Иван. Мчи сначала на бетонку - и сразу в горком. Через двадцать две минуты совещание. А я пока помолчу, сосредоточусь. Если бетонку к празднику не дадим, нам счастья не видать.
Опять в этом году отпуск пропустил. Прошлым летом уехал в Крым почти тайно, даже название санатория не оставил. На одиннадцатый день дежурная приносит телеграмму. Ну, думаю, устроили всесоюзный розыск, а после узнал: меня в постройкоме выдали - ведь я у них путевку брал - и корешок от нее остался. Всюду мы пускаем если не корни, так корешки...