Второй компаньон по заговору, решив отнестись к путешествию как к способу сделать, хотя и совершенно своеобразно, прелиминарии запланированного фатального конца осмысленным препровождением времени, предполагал совершение целого ряда подорожных поступков, кои, в силу длительности предстоящего пути, обещали быть как разнообразными, так и многочисленными. Единственным их условием должна была быть их абсолютная непрактичность, неслужение никакой цели, которая могла бы быть связана с тем ходом жизни, которая не могла бы быть признана подлинной, а была бы действием принуждающих обстоятельств. Так, в его планы могло входить совершение из чистого хулиганства ночного звонка из какой-нибудь американской придорожной пивной полузабытому знакомому, проживающему в месте с точной двенадцатичасовой разницей поясного времени, или ношение старой любимой рубашки, которую за полной непрезентабельностью одеть в прежней жизни все равно бы уже было невозможно.

Однако, по тому как раз стечению обстоятельств, по которому жизнь и утрачивает всякую достоверность, заговорщики встретились не Hью-Йорке, а еще в Париже, где блестящее по своей абсолютной ненужности и бессмысленности самообнаружение через каких-нибудь семьдесят-восемьдесят лет еле дышащей племянницы деда второго заговорщика, очаровательно выговаривавшей по-русски свои имя и отчество, но переходившей на местную речь для выражения хотя и звучной, но не столь необыденной для места проживания фамилии, совершило непредвиденный поворот заранее проложенного маршрута.

Для совершения исторически непрактичной встречи, которая была указана приветливой стороной на границе Испании и Франции, где когда-то сверхмодный международный курорт постепенно превратился в место, где пожилой, благополучно консервативный слух больше не переутомляется шумным иноязычием, а на своей южной, пограничной части и вовсе не знает что три языка, все более или менее местные.

Эта-то встреча и изменила первоначальный маршрут, ибо доброжелательная, хорошего пушкинского качества пиковая старушка заставила вычислить угодливый гостиничный персонал, что путь наш к месту, избранному для совершения ритуала по очищению жизни от ее обстоятельств, был бы для нас существенно удобнее при условии полета в Америку не через Hью-Йорк, а через Майами.

Мы были как раз на том самом самолете, который упал в самое болото. До избранной точки, из-за суетной обидчивости судьбы, нам бы оставалось еще несколько великолепных дней в автомобиле.

Ezechiely

1997

Воскресенье 27 февраля 1929 цена номера 4 коп., на ст.5 коп.

П Р И Д H Е П Р О В С К И Й К Р А Й

? 9647

Екатеринослав 32 год издания

ДЕСЯТИЛЕТИЕ ВЕЛИКОГО ИСПЫТАHИЯ

Трудно даже представить, что уже десять, долгих десять лет отделяют нас, восхищенных и благодарных россиян, от того волнительного, полного трагического величия дня, когда победоносные войска, водительствуемые тогда еще генералом В.В.Юденичем, разогнав столь щедро профинансированные, вооруженные и поддержанные тогдашним правительством Германии орды преступников и предателей России, вступили в благодарный, не поддавшийся отчаянию и вечно гордый Петроград. Сегодня мы все еще чувствуем, все еще вспоминаем с острой и ясной болью те дни, когда охваченный тревогой город ожидал исхода великого похода, ставшего примером нескончаемого могущества правды и небывалого мужества русского солдата.

В те дни, когда ослабленные изнурительной схваткой союзники России были почти не в состоянии оказать какую-либо помощь утомленным и страдающим от недостатка продовольствия и снабжения войскам, когда теперь несущие справедливое наказание, но тогда мнившие себя главами так называемых государств, псевдоправительства прибалтийских губерний отдавали приказы грабить эшелоны с обмундированием и продовольствием, направляемые на помощь нашим героически сражавшимся войскам, даже тогда вера в победу над предателями России и врагами ее священных союзов была непоколебима.

В эти дни, когда столица государства Российского празднует вместе со всей великой империей нашей победу над врагом, вспоминая минутой печального молчания тех, кто принес свои жизни в жертву, возложив их к алтарю Отечества как последний и священный дар, мы не можем удержаться от того, чтобы не вспомнить те дни, когда наш Приднепровский край делал все, чтобы большевистские, немецкие и латышские орды нашли свою гибель в российских степях, подобно всем их предшественникам, так же мечтавшим погубить Отечество наше.

Вот как вспоминает те решающие дни тогда старший офицер поручик, а теперь полковник в отставке г-н Маныренко. Ваше высокоблагородие, что вам запомнилось наиболее остро из тех дней, когда накануне победных сражений на линии Луганск-Екатеринослав, приведших к полному разгрому как конных частей большевиков, так и к разгону всех тех бандформирований, которые их активно поддерживали, спросил г-на Маныренко ваш корреспондент. Вот его ответ: Вы, конечно, знаете (здесь я позволил себе кивком головы подтвердить, что все мы, читатели газеты, не забываем и не забудем тех тревожных дней), что в те дни части противника пытались осуществить крупные наступления сразу на многих направлениях, особенно на флангах, имея своими целями Луганск и наш родной Екатеринослав. Hа левом фланге конные части при значительной поддержке пехоты намеревались произвести наступление, имевшее целью отрезать и выйти в тыл нашей купянской группе. В то же время их центральная группа, тогдашняя 14-ая армия, состоявшая из эстонских и латышских частей, начала фронтальное наступление по приблизительной линии ст. Валки - ст. Мерефа - гор. Чугуев, стремясь, в качестве ближайшей цели, занять город Славянск. Одновременно, полтавская группа, малоподвижная, состоявшая из бандформирований, начала движение в нашем направлении, привлеченная богатством и процветанием Екатеринослава, надеясь, в случае успеха основной группы, на его разграбление. Тут я, ваш корреспондент, позволил себе прервать рассказ г-на Маныренко, чтобы спросить его о тех непосредственных чувствах, которые он испытывал в тот канун главных испытаний, к которым нас вела судьба. Вот что он ответил на этот трудный, но важный для нас с вами вопрос: В те дни на меня легла тяжелая ответственность. В мирном и спокойном городе, вместо того, чтобы поддерживать тишину и порядок обыденной жизни, я, как и многие другие старшие офицеры, был вынужден говорить об опасности, об ужасах войны и тех бедствиях и горе, которые могли бы войти в этот город. В такие часы только ответственность и гордость граждан за любимую Отчизну могли восстановить мир и законность. Я был вынужден обратиться к вам, к вашей газете с тем, чтобы публично призвать горожан и жителей всех его окрестностей понять и оценить грозившую опасность, верно понять наш общий долг перед историей и нашими детьми. По счастью я был услышан, но то, что мне пришлось сказать и написать, до сих пор еще тревожит мое сердце. Ваша газета опубликовала мое обращение, как, впрочем и многие другие, ему во многом подобные, поэтому, я полагаю, что будет уместным привести его здесь, в той же газете, только десять лет спустя.