И когда мама нашла, наконец, подходящую квартиру на следующей станции метро, в Рудове, всё пошло не так чтоб очень идеально. Клаус теперь почти всегда был там, и всё как-то мешался под ногами, не знаю! Собственно, он был так же мил с нами, но одновременно он как стеной стал между мной и мамой. Я не могла смириться с этим. Клаус так никогда и не стал мне родным. Ну а кроме того, я просто и слышать ничего не хотела от человека, которому только чуть за двадцать! Я обходилась с ним всё агрессивней.

Мы постоянно ссорились друг с другом, совершенно из-за мелочей, причем я же часто и провоцировала эти ссоры. Помню, мама подарила мне на мой одиннадцатый день рождения маленький проигрыватель, – такую коптилку, и пару пластинок: диско, там, и всякую еще тинейджерскую музыку. О, я ставила пластинку и врубала патефон на такой громкости, что оглохнуть можно! Как-то Клаус зашёл ко мне в комнату и просил прикрутить этот грохот. Я, естественно, пропустила его слова мимо ушей. Он зашёл снова и просто убрал иглу с пластинки, но я поставила её опять, а сама стала перед патефоном, чтобы он не мог подойти. Тогда он схватил меня и отпихнул прочь.

Тут я уж совершено взорвалась, и мы чуть не подрались.

Когда мы вот так с ним лаялись, мама осторожно становилась на мою сторону.

Глупо, конечно, но когда наша с Клаусом ссора разрасталась уже до скандала между ним и мамой, я чувствовала себя виноватой! Просто кто-то был лишним в квартире…

Но хуже всего были не эти эпизодические ссоры, а тихие вечера, когда мы все мирно и чинно сидели в гостиной. Клаус бессмысленно листал журналы с картинками или беспрерывно щелкал программами. Мама пыталась заговаривать то с ним, то с нами, но никто не мог сказать в ответ ни слова. И тогда в квартире становилось просто до жути неуютно. Нам с сестрой начинало казаться, что нас вроде как слишком много в комнате; когда мы говорили, что хотим выйти, никто, в общем-то, и не возражал. Ну, Клаус-то уж точно был доволен, когда нас не было! Мы с сестрой старались проводить всё свободное время на улице и пореже заглядывать домой.

Сейчас я не упрекаю Клауса ни в чем. Ему было только двадцать или двадцать два, и он, конечно, не имел никакого понятия о том, что такое семья. Он совершенно не понимал, как сильно мы зависим от нашей мамы, и как она дорога нам. Она бывала дома только вечерами и по выходным, и всё это время она нужна была нам, только нам, – ведь мы так мало её видели! Он, Клаус, ревновал её к нам, и мы ревновали её к нему. Ну а мама, конечно, хотела быть с нами, детьми, и при этом не потерять своего друга, и все требовали от неё слишком многого!

На всё происходящее я реагировала громко и агрессивно, сестра – та была потише.

Хотя и ей было непонятно, за что она тут страдает. Всё чаще она говорила мне, что хочет вернуться к отцу. Папа теперь действительно предлагал нам переселяться к нему, но мне это казалось чистым безумием после всего, что мы с ним пережили.

Хотя, не знаю, – с тех пор, как они с мамой разъехались, его вообще как будто подменили! Он нашел себе новую молодую подругу, и с каждым разом, как мы его встречали, он выглядел все беззаботнее. Со мной он обращался очень ласково и приветливо и даже подарил мне щенка, опять дога.

Между тем мне исполнилось двенадцать, у меня появилась грудь, и я стала как-то комично интересоваться мужчинами. Это было очень странное состояние. Все мужчины, которых я знала, были беспредельно грубыми. Старшие парни на улице были такими же, как мой отец, и немного как Клаус. Я боялась их. Но одновременно они привлекали меня как-то. Они были сильными, и у них была власть. В этом смысле, они были такими, какой охотно была бы и я сама!

Я подстригла челку немного покороче и, укладывая феном волосы, зачесывала её набок. Я совершенно зациклилась на своих волосах, постоянно ухаживала за ними, потому что мне иногда говорили, что у меня очень красивые волосы. Я стала заниматься собой. Носить простоватые детские штаны в клеточку я больше не хотела, а вытребовала себе у мамы джинсы и туфли на высоченном каблуке.

Вот в этих-то своих джинсах и на высоких каблуках я слонялась по улицам до десяти. Дома мне нечего было делать, я чувствовала себя там отвратительно. Но, с другой стороны, я просто балдела от той свободы, которую мне предоставила ситуация. Наверное, я даже как-то наслаждалась этими постоянными стычками с Клаусом, ведь эти ссоры давали мне испытать мои собственные силы. Оказалось, что я могла на равных противостоять взрослым, и сознание этого приводило меня в полный восторг!

А моя сестра скоро не вынесла этого хаоса и совершила нечто для меня непостижимое. Бросив маму и меня, она переехала к отцу. Так я стала ещё более одинокой, ну а для матери это был ужасный удар! Что ж, мама всё никак не могла выбрать между детьми и Клаусом, и сестра сделала этот выбор за нее…

Я думала, что она скоро вернется обратно. Но нет, – ей нравилось жить у отца! Он давал ей на карманные расходы, оплачивал ее занятия на ипподроме и даже подарил настоящие жокейские рейтузы. Ну всё, подумала я, это уже слишком! Мне-то приходилось зарабатывать себе на занятия, работая в конюшне, да и то получалось не всегда. В общем, поэтому уже очень скоро сестра в своих шикарных рейтузах каталась лучше меня.

Ну да ладно, я всё же получила компенсацию! Отец пригласил меня в путешествие в Испанию. Я очень хорошо закончила шестой класс, мне предложили перейти в гимназию, и я записалась у нас в Гропиусштадте. И вот, в самом начале нового отрезка жизни, ведущего прямо к поступлению в университет, я полетела с отцом и его подругой в Испанию, в Торремолинос. Это были изумительные каникулы, а папочка оказался просто великолепен! И я заметила, что он, вероятно, тоже любит меня по-своему. Он обращался теперь со мной, как со взрослой. По вечерам мы гуляли втроем.

Он стал очень рассудительным, у него были друзья одного с ним возраста, и он всем рассказывал, что был женат. Мне не надо было больше называть его «дядей Ричардом», да он, по-моему, гордился, что у него такая дочка. И вот всё-таки, – типично для него: он организовал этот отпуск так, как было удобно ему, а я пришла в школу ровно на две недели позже начала занятий, уже многое пропустив!

Я шаталась по школе совершенно неприкаянной. В классе уже давно образовались компании, завязалась дружба, я же сидела одна. Но хуже было другое: пока я торчала в Испании, всем новеньким объясняли систему гимназии, – достаточно сложную, между прочим, если приходишь из начальной школы. И теперь я всё никак не могла в ней сориентироваться, потому что никаких классных руководителей, заботливо опекающих каждого ученика, там уже не было. Учителям приходилось иметь дело с двумя сотнями ребят из разных классов и курсов, и если ты хочешь писать экзамен на аттестат зрелости, то нужно самому разбираться что к чему, самому выбирать себе занятия и факультативы. Ну или иметь родителей, которые скажут, – делай то, делай это, и вообще, подай пару! В общем, я ничего не понимала, ходила вдоль по стеночке и лишь тупо оглядывалась по сторонам.

Я чувствовала себя совершенно посторонней тут. У других было две недели форы, а когда коллектив только складывается, – это большой срок. Ну что ж, тогда я пустила в ход своё проверенное ещё в первом классе средство. Я стала на каждом шагу перебивать учителей идиотскими репликами, я спорила с ними до пены у рта, по поводу и без повода, когда была права, или просто так. Я снова боролась! Боролась против учителей и школы вообще. Я хотела признания и завоёвывала его, как умела!

Центровой у нас в классе была одна девушка, её звали Кесси. У неё уже была большая грудь, – она была старше нас, ну и выглядела соответственно. Кесси – вот кто пользовался абсолютным авторитетом в школе! Я просто восхищалась ей, и самым моим заветным желанием было сделать Кесси моей подругой.

А ещё у Кесси был невероятно классный друг. Учился в параллельном классе, но был ещё старше. Звали его Милан. Высокого роста, черные волосы до плеч, он носил узкие джинсы и шикарные туфли. По Милану сохли все девочки в школе, и Кесси уважали не только за ее взрослый характер и большую грудь, но и потому что у неё был Милан.