Дошла. Пустой туалет ночью был немного жутковат. Но здесь я чувствовала себя в безопасности. Туалеты. Они были чистые и светлые. Они все были для меня одной.

Туалеты на Бундес-плац – лучшие в Берлине. Кабины огромны. Как-то раз мы влезли туда вшестером… Двери до пола, Никаких дыр в стенах. Туалеты на Бундес-плац – лучшие: там много наркоманов свели счёты с жизнью.

Никаких бабушек, никаких стрёмщиков, никаких полицаев. Можно не торопиться.

У меня было время. Я вымыла лицо и причесалась, прежде чем чистить шприц, взятый напрокат у Тины. Я была уверена, что полграмма хватит. После выхода всегда хватало и четверти грамма, чтобы вырубить меня с концами. А я ведь уже вколола сегодня больше четверти… И моё тело должно быть порядочно ослаблено желтухой.

Лучше бы, конечно, целый грамм… Но ещё двух фраеров сделать было выше моих сил.

Не торопясь, я спокойно выбирала самый чистый туалет. Я действительно была совершенно спокойна. Я не боялась. Я никогда не думала, что самоубийство так не драматично. Я не думала о моей жизни. Я не думала о маме. Я не думала о Детлефе.

Я думала только об игле.

Как обычно, я разбросала свои пожитки по сортиру. Размешала героин на ложке – ложка Тины. Я подумала, что вот теперь и я кидаю бедную Тину. Она сидит наверняка в теплице и всё ждёт свой шприц и свою ложку. Плачет, наверное… Ух ты, я забыла лимон! Но порошок был хорош и размешивался без лимона.

Жила на левой руке. Все как обычно. Это – моя последняя… Со второй попытки я нашла вену. Кровь… Я влепила полграмма. Подумала потянуть снова, чтобы добрать остатки, но, к сожалению, сердце моё разорвалось, и череп буквально разлетелся на куски…

Когда я очнулась, снаружи было уже светло. Грохотали машины. Я лежала рядом с толчком. Игла в вене. Очень хотелось встать, но я заметила, что правая нога парализована. Я могла ей только чуть-чуть подвигать, и эти движения причиняли адскую боль в суставах. В бедре. Как-то я открыла дверь. Носом. Сначала ползла, потом встала. Можно было прыгать на одной ноге, держась за стену.

Перед туалетом стояли два парня, так пятнадцати где-то лет. Тесные джинсы, сатиновые куртки. Два маленьких гомика. Я была рада, что они голубые. Они быстро подхватили меня на руки, когда увидели, как я привидением выпрыгиваю из туалета.

Сообразили, что к чему, и одни сказал: «Что, мать твою, за вещи, мать твою, ты тут делаешь?!» Я их не знала, но они видели меня на вокзале. Парни посадили меня на скамейку. Было холодное октябрьское утро. Один дал мне «Мальборо». Я подумала: «Смешно, что голубые всегда курят „Мальборо“ или „Кэмел“. Должно быть, из-за этой рекламы…» О, я была даже счастлива, что не грохнула себя этим полграммом…

Я рассказала парням, как меня надула Стелла, и что было потом. Милые ребята…

Спросили, куда меня проводить. Ох, как меня нервировал этот вопрос, думать я не хотела! Я сказала, чтобы они меня оставили на скамейке. Но я тряслась от холода, и они сказали, что мне надо к врачу.

Я не хотела к врачу. Они сказали, что знают одного совершенно классного типа, врача, голубого, к которому могли бы меня отвести. Меня успокоило, что врач – голубой. Голубым я больше доверяла в таких ситуациях. Парни тормознули такси и отвезли меня к этому голубому доктору. Крутой тип! Он сразу положил меня на свою кровать и осмотрел. Хотел поговорить о вреде наркотиков, но я не хотела. Я попросила его дать мне снотворное. Он дал мне снотворное и ещё какие-то медикаменты.

Меня лихорадило, и опять это дурацкое кровотечение из носа… Два дня я проспала, как убитая. На третий день голова снова стала работать. О, нет, я не могу, я не хочу думать…! Мне приходилось буквально сдерживать себя, чтобы не начать думать и не сломаться, в конце концов. Я сконцентрировалась на двух мыслях: «Дорогой бог не захотел, чтобы ты откинула коньки!» И другая: «В следующий раз возьму целый грамм…» Я хотела на улицу, на точку, добыть, не раздумывая, героина на следующий золотой, но еле могла ходить. Голубой доктор обо мне позаботился. Раздобыл мне костыли. Я выпрыгнула от него на костылях и потом выбросила их где-то по дороге.

Я не хотела всплыть на точке с костылями. Можно было и без костылей попрыгать – недолго уже оставалось…

Я допрыгала до вокзала и сделала фраера. Черножопого. Правда, он был не турок, а грек. Какая разница!

Мне давно уже было наплевать на тот торжественный договор, который мы когда-то заключили со Стеллой и Бабси. Теперь мне на всё было наплевать.

Может быть, у меня таилась ещё маленькая надежда, что мама – мама придёт искать меня на вокзал. Если бы она меня искала, то пришла бы на вокзал. Поэтому я не пошла на Курфюрстенштрассе. Но, собственно говоря, у меня было такое чувство, что меня уже никто не ищет. И я подумала на минутку: ах, как это было бы хорошо, если бы моя мама ещё ждала меня…

Я купила героин, вмазалась и пошла обратно на Цоо. Мне нужны были деньги на тот случай, если я не найду клиента на ночь, и придётся ночевать в пансионе.

На вокзале встретила Рольфа – бывшего клиента Детлефа, у которого мы часто спали на выходных. Детлеф последние недели снова жил у Рольфа, но Рольф уже не был его клиентом. Он давно сидел на системе, и сам ходил работать на вокзал. Ему в его двадцать шесть было тяжеловато найти клиента. Я спросила Рольфа о Детлефе.

Рольф захныкал. Да – Детлеф в клинике… Да – очень херово без Детлефа… Рольфу жизнь казалась бессмысленной, он хотел отколоться, любил Детлефа, хотел покончить с собой. И так далее… Меня расстраивала эта болтовня о Детлефе. Я не понимала, какие собственно права на Детлефа может иметь этот опустившийся голубой! А он даже хотел, чтобы Детлеф бросил свою терапию и вернулся к нему.

Даже отдал ему ключ от квартиры… Когда я это услышала, то просто вскипела: «Какой же ты всё-таки говнюк! Дал ему ключ, чтобы он знал, куда бежать, если в клинике ему не понравиться, да? Да если ты его любишь, то должен всё сделать, чтобы Детлеф откололся! Но ты просто мерзкая голубая свинья, что с тебя взять!»

Рольфа ломало, и я легко могла его уничтожить. Передумала, мне пришло в голову, что могу у Рольфа переночевать. Я сказала, что сделаю ему одного фраера и куплю героина. Рольф был бесконечно рад, что я буду у него спать. Он знал вообще только двоих людей: Детлефа и меня.

Я спала с ним в его французской кровати. Мы понимали друг друга – Детлефа с нами не было. Эх, он всё-таки был просто бедной свиньёй, этот Рольф! Хотя я и находила его тошнотворным.

Так, два любовника Детлефа лежали рядом, и Рольф каждый вечер заводил одну и ту же пластинку: как сильно он любит Детлефа! Регулярно перед сном он рыдал.

Меня это раздражало страшно, но я держала рот на замке – мне же нужно было место в кровати. Я молчала, даже если он начинал рассказывать, как они обставят с Детлефом квартиру, когда оба будут чисты. Мне всё это было чертовски всё равно! Я говорила себе, что и этот Рольф на нашей с Детлефом совести, и мы в ответе за него…

Он бы так и оставался бедным одиноким голубым крановщиком, регулярно пьющим, если бы не встретил нас…

Так прошла неделя. Отсос, укол, отсос, укол и эти завывания Рольфа. Потом я проснулась рано утром оттого, что кто-то хлопнул дверью и теперь громыхал в прихожей. Я подумала, что это Рольф и заорала: «Тише там, ты, я хочу спать!» Детлеф стоял в комнате…

Поцелуи и радость! Пока до меня не дошло: «Чёрт, да ты сбежал из клиники?» Он кивнул и объяснил почему.

Как и каждый новенький, первые три недели Детлеф работал будильником. Это самое сложное для каждого иглового – быть пунктуальным. Каждое утро просыпаться в семь – нет, это просто нереально! Потому этого и требовали в клинике, чтобы отобрать для лечения тех, у кого ещё есть воля. Детлеф не выдержал: проспал три раза и был вынужден собирать чемоданы.

Детлеф сказал, что ему очень понравилось в клинике. Тяжеловато было, но в следующий раз он точно выдержит, да. Теперь он собирался оставаться по возможности чистым и попробовать получить ещё одно место. Сказал, что с ним в клинике были ребята, которых мы хорошо знали по сцене. Франк, например, чей друг Инго умер в четырнадцать лет, как Бабси.