Абдулла привстал на стременах и, повернувшись к баркасу, прокричал:

– Аристарх, баки!.. Нужно проверить баки!

Аристарх хотел что-то сказать, но увидев, что Абдулла уже вздернул коня на дыбы, махнул рукой всем, кто успел погрузиться, и они побежали с баркаса на берег, топоча по пружинящим сходням.

Сухов и женщины сгрудились на дне бака. С каждой минутой все нестерпимей становилась жара и духота внутри железной коробки – беспощадное солнце нагревало ее. Женщины, сорвавшие с себя чадры, тяжело дышали. Все они были перепачканы нефтью, руки и лица их лоснились в тусклом свете, который еле пробивался сверху в щель задраенной крышки люка.

Сухов старался как можно беспечней улыбаться, чтобы приободрить несчастных красавиц, а сам все прислушивался, все ждал, когда сработает его ловушка и взорвется заминированный им с Петрухой баркас… Вместо этого он внезапно услышал звук шагов над головой, и бак загудел от оглушительных ударов по железной крышке.

Абдулла и все его люди, кто на коне, кто спешившись, сгрудились возле бака. Минутой раньше они осмотрели первый бак и, убедившись, что он пуст, окружили теперь второй, люк которого был закрыт.

Двое нукеров, взобравшись по отвесной металлической лесенке наверх, изо всех сил старались открыть крышку люка, но это им никак не удавалось. Они сломали кинжал, пытаясь поддеть крышку, разбили приклад карабина, колотя по ней…

Абдулла достал маузер и дал несколько выстрелов по баку почти в упор – пули плющились и отскакивали, оставляя на металле кружочки неглубоких вмятин.

Тогда Абдулла постучал по железу рукояткой маузера.

– Эй! – позвал он. – Выходи… Я знаю, что ты здесь.

Ответа не последовало.

– Мужчина должен встречать смерть достойно, – сказал Абдулла, раскуривая сигару.

Бак молчал.

Абдулла снова поднял маузер и выстрелил еще несколько раз. Железо гудело, резонируя. Вслед за ним все остальные начали палить по баку из карабинов и револьверов.

В баке женщины, зажав головы руками, почти теряли сознание от невыносимого грохота. Сухов жестами успокаивал их.

Когда шквал огня прекратился, из бака раздался громкий смех и голос Сухова:

– Оставь хоть один патрон, Абдулла!.. А то нечем будет застрелиться!

Абдулла потемнел лицом. Оглянувшись на нукеров, понял, что они тоже слышали эти слова русского; мнением нукеров он в известной степени дорожил.

– Гранат бы, – посоветовал Ахмед, стоящий ближе всех к Абдулле.

«Уходить надо, – подумал Абдулла и вновь покосился на нукеров. – А что подумают они?.. Впрочем, какая разница, что они подумают. Я дал слово посетить могилу отца и до сих пор этого не сделали. Торчу здесь и сражаюсь с этим сумасшедшим русским…» Он вспомнил разговор со своим отцом Исфандияром незадолго до смерти старого воина.

Отец тогда вернулся с одного из митингов, которые с утра до вечера устраивали наводнившие Бухару новые люди, прибывшие из России, – на взгляд восточного человека слишком несдержанные и крикливые.

Исфандияр сказал в тот день:

– Послушал этих русских… Им трудно понимать людей Востока, так же, как и нам их.

– Почему? – спросил Абдулла.

Исфандияр, на старости лет склонный к философскому осмыслению происходящего, ответил не сразу.

– Понимаешь… – начал он. – Мы с тобой, люди Востока, не можем жить, не думая о своих предках, как ближних, так и дальних…

– Конечно, – согласился Абдулла. – А как можно жить иначе?

– Мы, люди Востока, – продолжал старик, – знаем, что все в жизни совершили наши предки, а мы, живущие сейчас, только немного добавляем к тому, что они сделали.

– А как может быть иначе? – снова спросил Абдулла.

– Может, – вздохнул Исфандияр. – Эти русские не думают о своем прошлом, о тех, кто был до них. Они считают главным то, что совершили в жизни сами… А теперь и вовсе сошли с ума: объявили, что вся их жизнь начинается с тысяча девятьсот семнадцатого года… Скажи, как с такими людьми иметь дело?..

Абдулла по Петербургу знал других русских, а этих, о которых говорил его отец Исфандияр, тоже не понимал. Вот и сейчас для него было большой загадкой, почему этот Сухов, о котором он слышал как об отважном и опытном воине, в чем недавно убедился и сам, сидит в этом баке с совершенно чужими для него восточными женщинами. Почему этот воин так глупо рискует жизнью, защищая чужих жен от него, Абдуллы, – их мужа и хозяина.

Абдулла захотел получить хоть какой-то ответ на этот вопрос.

Дав знак нукерам удалиться, он вплотную подошел к баку, стукнул пару раз по металлу рукояткой маузера и спросил:

– Зачем ты защищаешь этих женщин, иноверец? Они же не принадлежат тебе.

– Ты хочешь их убить. Поэтому я их защищаю, – прозвучал ответ Сухова.

– Кто тебе сказал, что я хочу убить их?

– Я сам видел.

– Но это мои женщины. Что я хочу, то с ними и сделаю.

– Теперь они не твои. Теперь они освобожденные женщины Востока.

«Слова-то какие придумали, – усмехнулся про себя Абдулла. – „Освобожденные женщины Востока“… Как будто женщине нужна свобода!.. Женщине нужна любовь, красивая одежда и вкусная еда».

– К черту все, – прошептал он. – Надо отчаливать.

Абдулла повернулся к своим людям. Они стояли в ожидании приказа и все смотрели на него… Смотрели, как на воина, как на мужчину, наконец. Они верили, что кто-кто, а уж он-то найдет выход из глупого положения, в которое они попали. Самолюбивый Абдулла, глядя на них, почувствовал стыд за минутную слабость и, разозлившись на себя, сердито крикнул:

– Семен!

Подпоручик подскакал к нему, взял под козырек.

– Семен, скачи к Верещагину. Возьми у него гранат, – приказал Абдулла.

Семен, развернув коня, умчался, предварительно подав знак одному из нукеров следовать за ним.

Подскакав к белому домику бывшей таможни, подпоручик приказал сопровождающему его нукеру обождать перед домом.

Из окон дома доносились звуки гитары – Верещагин пел:

– Ты с ним поосторожней, – посоветовал нукер.

Семен снисходительно усмехнулся, бросил ему поводья своего коня и решительно поднявшись по лестнице, ведущей на второй этаж дома, громко постучал рукоятью плетки в деревянную ставню. Отклика не последовало. Он толкнул дверь.

В затененной комнате стоял сильный запах спиртного. Верещагин был пьян и пел, лежа поперек ковра на полу. Увидев на пороге подпоручика, он, перебирая струны гитары, которая покоилась на его животе, продолжал петь:

– Все поешь? – спросил подпоручик, нервно зыркая по углам, стараясь определить, где у хозяина арсенал.

Верещагин подпоручику не ответил, пьяно смотря сквозь него – такие люди ему никогда не нравились.

– Я от Абдуллы. У нас нет гранат, а у тебя, мы знаем, запас, – сказал Семен строго.

Когда-то имя Верещагина и на него наводило трепет, но сейчас, глядя на тучного, потного и пьяного человека, распростертого у его ног, он решил, что имеет право на высокомерный тон.

Верещагин продолжал петь, кривя в пьяной усмешке губы:

– Ты должен передать нам все, чем располагаешь, – категорически отчеканил Семен и вдруг взорвался: – И встать, когда с тобой разговаривает подпоручик!

Верещагин на мгновение замолк, удивившись… затем допел куплет, аккуратно положил рядом с собой гитару и начал подниматься…

Нукер, скучавший в ожидании, услышал сначала, как смолкло пение в доме, затем – после короткой тишины – громкий треск и звон стекла. Подняв голову, он увидел, как подпоручик, выбив собственным телом раму, вылетел в окно. Нукер остолбенел.