- А что они сейчас делают? Они на кухне? - спросил я.
- Конечно. У графини дочь в бегах.
- Ничего удивительного.
Я пожал плечами. Амелия кивнула.
- Твоя мама умеет шить? - спросил я, помолчав.
- Да, и любит к тому же.
- Тогда они, может, про шитье говорят.
Твоя любит поговорить с простым народом.
Я чувствовал себя совершенно здоровым.
- А, так это вы и есть простой народ.
- Да, это мы и есть.
Амелия пытливо уставилась на меня. Она не была уверена, шучу я или злюсь. Но я рассмеялся и погладил ее ногу.
И тут мне до зарезу захотелось на воздух.
Только чуть-чуть пройтись. Только чтобы проверить, получится ли. Чтобы подышать и оглядеться.
- Она знает, что ты тут?
Амелия покачала головой.
- Подлость с твоей стороны.
- Нет, - возразила она. - Просто малодушие.
Поскольку температуры не было, Амелия, строгая моя сиделка, разрешила мне немного пройтись, опираясь на ее руку. Только мимо кухни надо было прошмыгнуть без единого шороха.
Мы благополучно проскочили прихожую, я взял ее под руку, и мы вместе вышли на залитое солнцем крыльцо. Я сиял. Теперь мне не хватало разве что стриженых собачек и-парка с рододендроном.
14
- Я могла бы стать сестрой милосердия, как ты думаешь? - спросила Амелия.
Но до меня только в эту минуту дошло, что мы с ней - впервые! - идем по улице под ручку, открыто; на глазах у всех. Был теплый летний вечер, пахло пылью и тысячелистником.
Амелия - и вдруг сестра милосердия! Как-то больше монашкам подходит.
- А твоя мать не задавака? - начал я.
- Вообще-то нет.
- Гляди-ка, приходит так это запросто...
Но ведь Амелия задала тот вопрос не случайно, ей важно было понять, в чем смысл ее жизни, ради чего она, в сущности, живет. Да только за больными ходить-както мне это не очень...
- А больше ты ничего не умеешь?
- Почему же, книжки читать.
- Вот и ладно, я пойду работать, а ты будешь книжки читать.
Но она уже не слушала.
- Иногда мама бывает очень гордая, - заявила Амелия, - конечно, не со всеми, а только с теми фабрикантами, с которыми у папы были дела; знаешь, этих чванливых промышленников она просто не выносит.
И так важничает, что смотреть противно.
Но вобще-то...
Тут надо было держать ухо востро! Потому что сейчас вполне мог последовать рассказ о том, какая хорошая у нее мать...
Что отец хороший, я уже знал. И если она наговорит много красивых слов в адрес своей матери- это я уже успел усвоить, - значит, изо всех сил старается не думать о ней плохо, что бы та ей ни сделала. Вот откуда ветер-то дул.
Только я хотел что-то возразить, как заметил-из-за всех дверей и окон нас провожают любопытные взгляды. Деревня явно терялась в догадках.
- Но верно и то, - сказала Амелия чуть позже, - что я такая, какой ты меня любишь, лишь потому, что ни на что путное не гожусь.
Да, сразу видно, что не простых кровей.
Эта не клевала носом ни тогда, когда сидела на скамье у печки, бледная как полотно, ни потом, дежуря часами у моей постели. Эта не клевала. Эта еще задаст нам всем загадки.
Тут мы поравнялись с открытым окном в доме Лобига, на котором Мона Зимзен разложила свои товары. То есть дошли уже до середины деревни. Сегодня в продаже были шпильки для волос, ядровое мыло и перец в зернах. К окну прилипла целая ватага ребятишек, которые таращились на незнакомую тетю, словно на фею из сказки, и Моне пришлось чуть ли не силой гнать их прочь.
- Пошли, пошли отсюда, ребятки, идите себе, играше. - А когда это не помогло:- Вот кликну дядю Лобига, он вам задаст!
От толстого слоя косметики лицо ее казалось мертвой маской; несмотря на жару, она куталась в черную накидку и нервно переступала с ноги на ногу. Дверь за ее спиной тут же распахнулась, и "дядя Лобиг"
ворвался в комнату, красный как рак.
Дети бросились врассыпную-зря, как оказалось: не они привели его в бешенство.
Быстро оглядев комнату налитыми кровью глазками, он мрачно уставился на свою размалеванную помощницу. С Лобигом вообще трудно было ладить. Так же внезапно дверь за ним захлопнулась; видимо, в какой-то другой комнате он все же нашел, что искал, поскольку вскоре из глубины дома донесся приглушенный грохот. Звук был такой, словно платяной шкаф повалился на дверь. Мона Зимзен улыбнулась нам, стуча зубами от страха.
"Потаскуха!" - прошипела Амелия. Не нравилась ей эта подделка под благородную. Вероятно, в книжках, которые она прочла, этот сорт женщин выглядел не лучшим образом.
Та поспешно захлопнула окошко - мол, лавка на время закрыта и даже спустила жалюзи.
Но мы все же еще немного постояли, прислушиваясь к шуму и грохоту, который, зародившись где-то в глубине дома, теперь грозил выплеснуться во двор. Суля по силе ударов и треску ломаемой мебели, дрались мужчины, и дрались всерьез. Амелия заметила мое волнение и потянула меня за рукав. Мол, будет лучше, если я поскорее вернусь в постель. Но мне казалось, что я досматриваю все тот же страшный сон.
Я просто должен был остаться.
- Кобель паршивый, сам себе найди, - орал Лобиг
А другой - значит, их там и впрямь было двое! - отвечал:
- Ну чего взъелся? Ей небось не в диковинку!
- Что не в диковинку? Что? - Старый Лобиг, очевидно, никак не мог взять в толк.
что было ей не в диковинку, и все наскакивал и наскакивал на соперника с кулаками - теперь его рык раздавался уже у самых ворот. Вдруг калитка открылась, и наружу, не разбирая дороги, вылетел довольно упитанный парень в вельветовых штанах и майке-Лобиг-младший собственной персоной.
Тот самый Ганс, что числился погибшим во время внезапного танкового прорыва русских под Кюстрином.
Он торчал у калитки, растерянный, но живой. Просто не знал. достаточно ли теперь одного этого. Увидев нас с Амелией.
стоявших посреди улицы, а потом и соседей, выглядывавших из дворов, он рванулся было бежать. Но вовремя спохватилсяведь про похоронку все равно все знают-и сразу сник.
На его счастье, из дома выбежала сестричка Гсрда, грациозное создание, потерпевшее столь явный крах при первой же попытке сделать карьеру. Из всей семьи только она одна оказалась мужчиной, если можно так выразиться. Потому что решительно подошла к брату, обвила ручками его голову, квадратную, как у всех Лобигов, прижала к своему худенькому плечику и легонько подтолкнула окончательно растерявшегося верзилу обратно к калитке.