Дорога свернула к бушующей реке, заглушавшей все звуки вокруг.

Впереди замерцали огоньки. Мельница!

Вдруг пристал патруль. Высокий румын что-то спрашивал у Томы, тот отвечал, упорно продолжая движение. Уже доносилось хлопанье лопастей гигантского водяного колеса и...

И неожиданно высокий румын застыл, а потом что-то крикнул напарнику. Тот испуганно побежал. Тома, вскинув в момент винтовку, крикнул:

- Лупи!!!

Выстрелы - и румыны упали.

- Сигнал! На мельницу бегом! - Иван Иванович дал очередь из автомата.

Суматоха, стрельба, крики...

Македонский бросился форсировать буйную от талых вод речку. Он первым вошел в воду, за ним - остальные.

Ноги скользили, партизаны бултыхались в воду, захлебывались, но неудержимое движение по реке продолжалось. Девяносто партизан оказались на том берегу.

Стрельба на мельнице вмиг оборвалась, там уже хозяйничал Иван Иванович с "румынами". На покрытом мучной пылью полу лежали трупы и наших и врагов.

Мельник, муж Дусиной знакомой, семеня рядом с Иваном Ивановичем, говорил:

- Я русский, свой... Значится, Петр Иванович... Ну, до чего напужали... Ведь чуть не ухлопали своего человека...

- Свой, а якшаешься с кем? Работаешь на кого? - огрызнулся Иван Иванович.

- Работаешь, работаешь... Жрать захочешь, так будешь работать, мил человек, - обиженно пробормотал Петр Иванович и отошел в сторонку: появился комиссар отряда.

- Как, Ваня?

- Отлично! Ребята на обороне, а мучица есть... Вот двоих потерял...

С исключительной быстротой мешки с мукой передавались по живой цепи на ту сторону реки. В воде, поддерживая друг друга, плотной стеной стояли самые сильные партизаны. Через некоторое время сто мешков муки было на том берегу.

Из-за поворота показалась машина, за ней другая. Осветив мельницу, фашисты открыли сильный пулеметный огонь.

- Ванюша! - Македонский обнял товарища. - Теперь все в твоих руках... Бери фрицев на себя... Давай к повороту и продержись минут двадцать, понял?

- Продержусь!

Черный собирал людей и быстро направлял их через речку в лес.

Вдруг кто-то схватил его за рукав:

- Товарищ секретарь райкома! А мне что, пропадать? Ведь фрицы убьют! Это был мельник.

- Что же с тобой делать?

- Бери в лес!

- Давай, живо!

Туго пришлось Ивану Ивановичу. Отбиваясь, он отходил в сторону Бахчисарая, вступая порой буквально врукопашную. Убили троих румын - друзей Томы, потом еще двоих партизан - коренных бахчисарайцев.

Оторвались только к рассвету. В горы несли раненых.

Македонский, нервно поглядывая на дорогу, по которой с трудом отходил Иван Иванович, уводил в горы партизан, нагруженных до отказа ценнейшим грузом - мешками муки.

Мучной след вел в лес. Утром по нему отправились фашисты. Напрасны были их попытки, - разветвляясь по тропинкам, след удваивался, утраивался, удесятерялся... Трофейная мука расходилась по всем партизанским отрядам, неся живительную силу для новой борьбы с заклятым врагом.

Долго вспоминали в лесу о "мучной операции", а участники нескоро отделались от ее следов: вся одежда их пропиталась мучной пылью.

А вскоре начался апрель. Через горы шла весна. Она долго бушевала в садах Южного побережья, захлестнула зеленью предгорные леса и, перешагнув через продутую злыми ветрами яйлу, зашагала в Большой лес, а потом и в таврические степи.

Прошли первые весенние дожди - короткие и стремительные. На северных склонах гор сходил снег. Легкие туманы поднимались из ущелий и где-то высоко над зубцами гор таяли в небе.

Стали к нам регулярно летать самолеты из Севастополя, с Большой земли. Родина взяла нас на довольствие.

Перед нами стали новые проблемы, и уже не было необходимости нашему Македонскому ломать голову: а как перехитрить самого черта и добыть конину?

11

Приятно лежать на шелковистой траве и ждать, когда в теплом бархатистом небе мелькнут долгожданные огоньки и ровный рокот авиационных моторов зальется по всем ущельям трехречья.

Как ни темна ночь, но мы чувствуем полет белого купола парашюта то ли по шуршащему звуку, то ли по отсветам, которые замечаем даже в непроглядную темень.

Мы почему-то знаем, куда приземлится наш груз, и летучие группки партизан порой оказываются точно на нужном месте и даже не дают торпеде с парашютом коснуться земли - груз хватают на лету.

Нас радует не только сам факт, что мы можем дать каждому партизану на завтрак по два сухаря, по полконцентрата и даже по кусочку маргарина, что мы можем по всем правилам забинтовать рану, ночь провести под шелковистым шелестом купола, заменившего шалаш. Мы потрясены другим: нас помнит Большая земля, нас знают, о нас думают!

Весна 1942 года. Грозная предвестница керченской трагедии, облегчившей фашистам путь на Кавказ и к волжским водам.

Мы предчувствовали: все еще впереди - и страдания, и муки, и радость освобождения родной земли.

Но в теплые апрельские дни сердца наши колотятся сильнее, чем когда-либо. Мы живем ощущением наступившего дня, тем, что кроны зеленеют гуще и гуще, что на чаирах раскрываются венчики ярко-красных полевых тюльпанов, что где-то над нами поют птицы.

Нам хочется жить, любить...

Но больше всего мы одержимы другим - тем главным, во имя чего мы покинули родную кровлю, свои семьи, за что отдали жизнь наши товарищи, за что мы страдали на мучительных яйлинских дорогах.

Это главное - Севастополь!

И мосты рвем, и дороги поднимаем на воздух, и машины валим в кюветы, и солдат с офицерами убиваем, и с немецкими холуями рассчитываемся по самому крупному счету... Но все ли это, что нужно Севастополю?

Неужто мы не можем сделать что-то большое, каким-то выдающимся подвигом ответить на то, что к нам чуть ли не каждую ночь прилетают самолеты, наш радист Дмитриев принимает короткие шифрограммы, в каждом слове которых забота и тревога о нас?!

Кричат паровозы, стучат колеса... Стальной путь лежит от Симферополя через Бахчисарай на Севастополь... Вот там, на железной дороге, немцы полные хозяева. Только дня побаиваются, пристально следят за воздухом.

А что им день, когда ночь в их руках: от сумерек до рассвета.

Стучат колеса, на стыках путей подпрыгивают платформы с танками, пушками... Храпит пушечное мясо в серых вагонах.

Дорога идет по равнинам: ни кустика вокруг. Чтобы добраться до нее, надо километров десять пройти по местности, открытой, ровной - хоть шаром кати, мышь прошмыгнет - увидишь.

Железная дорога! До нее мы добраться обязаны.

Я и комиссар района Амелинов перебираем сотни возможных вариантов, но все они лопаются как мыльные пузыри.

За Басман-горой бахчисарайцы. Македонский! Перебирай не перебирай, а все дорожки сходятся к нему, к его мастерам партизанской тактики.

Я снова жму крепкую ладонь Михаила Андреевича. Он с лукавинкой спрашивает:

- А не перекочевать ли тебе к нам со всем штабом, а?

- Не возьмешь?

- Испытание выдержишь - возьму.

Смеемся.

В лагере удобная чистота и легкость какая-то. Дай команду сняться с места, ей-богу, через пять минут и следа не останется. Так уйдут, что и не разберешь, в какую сторону ушли.

За простотой обращения друг к другу, за домовитостью, за демократизмом чувствуется такая организация, которая способна горы из вулканического диорита расплавить.

Почерк Македонского! Я еще тогда подумал: а разверни-ка этого гиганта по-настоящему, дай-ка ему полную волю, да он способен из безжизненной пустыни сделать роскошный уголок. После войны этим-то он и занялся. И весьма успешно.

Перекусили чем... не бог, а Севастополь послал. Македонский вынул карту и решительно показал на черную и жирную линию Симферополь Бахчисарай:

- За этим явился?

- Догадался.

- Штука не хитрая. Как это сделать с одного захода?

- Небось прикинул, Михаил Андреевич?

- Конечно, дело трудное! - повернулся ко мне Македонский. Лицо его, освещенное красноватым отблеском потухающего костра, показалось мне усталым. - Но божий свет не без добрых помощников!