- Погоди-ка, - сказал Иоханн, - я позову остальных. - А когда он выходил, я сказал: "Я сейчас". Я скользнул назад в свою тёмную комнату, вытащил из-под кровати подарки, которые я, к счастью, тайком приобрёл для ... тех кто придёт, фрау-хозяйки, для "девы" и бедной старой улыбающейся уличной женщины, которая, пританцовывая, вошла вместе с Иоханном и принесла с собой поздравления и свёртки, ещё угощений, бутылок и запах гуся, который к радости присутствующих жарился на кухонке у "хозяйки".

Мы пели песни, ели и пили: пили, пели и танцевали. Затем стали раздавать подарки, затем до поздней ночи пели и танцевали и вдруг обнаружили, что очень крепко любим друг друга, сплели руки и торжественно выпили на брудершафт, вся наша разношёрстная пятёрка. Мне это понравилось. Я просто плавал, а остальные почти утопали в этом рождественском ликовании, и во мне, как и предрекала старая хозяйка, возникло что-то этакое.

- Вот увидишь, - говорила она мне, - нельзя любить без любви.

- Почему бы и нет? - удивлённо спросила потаскушка. - Все мужчины любят без любви. Вот для этого я и нужна.

- Ах, - вмешалась швея, - вы говорите одни и те же слова, а имеете в виду совершенно противоположные вещи.

Иоханн уставился на меня. В свете того, что говорили женщины, он увидел нечто, что встревожило его.

- Нет, - возразил он, - ты ведь не станешь, так ведь? Ты останешься верен той, что осталась дома?

- Может быть, довольно долго, - ответила потаскушка, - но не навсегда. А уже прошло много времени, как видно из нашего рождества.

Она пошла к двери, для неё рождество закончилось.

- Куда же ты пошла? -спросила её "дева", и потаскушка, глянув на Иоханна, ответила: Иду на встречу с верным любовником, который одиноко возвращается домой после рождества, встреченного в одиночестве.

После праздников мы стали работать усерднее. Лекции Вундта перешли к конкретным делам, лаборатория гудела как завод, и появились контрольные работы по чистой философии. Я был очень занят, Иоханн тоже, все усердно работали. Я нервничал,и Иоханн заметил это.

- И чего это ты всё ищешь? -раздражённо спросил он однажды.

- Ищу! - воскликнул я. - Ничего я не ищу.

- А по мне ты похож на охотника на охоте, - настаивал он.

Я так и не понял, что он имел в виду, это меня раздражало, и я стал наблюдать за собой как психолог. И действительно, что -то во мне искало чего-то или кого-то вне меня. И я нашёл её. К концу зимнего семестра я заметил на лекциях Вундта девушку-американку, а она заметила меня. Это была кареглазая, стройная, довольно привлекательная молодая женщина, которая весьма откровенно посматривала на меня.

В списке профессора она значилась под именем Жозефины Бонтеку.

- С чего это вдруг? - улыбаясь спросила она. - Откуда такой внезапный интерес? - Она сидит на этом самом месте в течение всего семестра, и кое-кто из немцев уже замечал её и раньше. Неужели? Я отправился в английскую церковь, чтобы встретиться с ней. Я впервые отправился в другие места, где прежде собирались американцы и англичане. Её там вовсе не оказалось. Однажды темным вечером, последовав за ней после лекции, я пристал к ней в городском саду. Она всё поняла, она всегда всё понимала. Она позволила мне проводить себя домой, где я познакомился с её матерью, единственной, думается, женщиной, которую я понимал.

Сюзанна Бонтеку разошлась с мужем, врачом-хирургом в г.Трой из штата Нью-Йорк.

Дочь приняла сторону матери. и они обе приехали в Европу, чтобы начать новую жизнь. Жозефина - в качестве студентки психологии, которая собиралась писательствовать, а мать - чтобы увидеть те сцены из истории, которые она так хорошо знала по книгам. Они были очень преданы друг другу, и эта преданность, которой они очень гордились и считали достоинством, обернулась для них трагедией. Когда я познакомился с ними, они были вполне счастливы. Они, должно быть, раньше были очень похожи друг на друга, но теперь в Лейпциге, мать стала с годами седеть, а её некогда стройное сильное тело понемногу слабело. Но ум у неё был живой, острый и добрый, как и глаза, она и в правду была мудрой светской женщиной.

Когда Жозефина впервые привела меня к себе домой, мы все вместе довольно любезно поговорили некоторое время, затем дочь оставила меня наедине с матерью. Так оно было всегда. Жозефина не могла тратить время впустую, ей нужно было работать. И мать, тихо сидя за рукоделием, выслушивала все мои вопросы, она, должно быть, чувствовала, как я по-существу ещё зелен.

- Моя дочь старше вас, - однажды сказала она, и я, помнится, уставился в её поднятые глаза, удивившись неуместности её замечания. Все наши разговоры с Жозефиной вертелись вокруг одной темы: следует ли ей принимать предложение одного молодого немецкого "помещика", студента-дипломата и дуэлиста, который предлагал ей усадьбу с замком и деревнями бедных крестьян, с которыми надо было обходиться величественно и любезно. Я был за, мать - против, а Жозефина сомневалась. Так мне казалось, и вот мать говорит мне, что её дочь слишком стара для меня.

- Да? - переспросил я, и вероятно, недоумевал, это должно было быть заметно "Ну и что?" А мать добавила: "Жозефина гораздо старше вас".

Ответа на было, я не мог разобрать, о чём думает эта милая старушка. То же и с Иоханном. Он также противился тому, чего я вовсе и не собирался делать. Однажды вечером, когда я сообщил ему, что по-моему американка собирается выйти замуж за "помещика", Иоханн так долго и пристально смотрел на меня, что я даже покраснел.

Он терпеть не мог Жозефину, он считал её "выбражалой", а на этот раз он снял тапочек и погрозил мне им.

- Да мне-то что, - сказал я, - если "помещик" будет под пятой у своей жены?

- "Помещик!" - воскликнул он. - "Помещику" это не грозит. И он ушёл к себе в комнату.

Кажется, никто не мог понять, что мне с Жозефиной Бонтеку суждено дружить, никто, даже соловьи. Ибо, когда по весне мы с Иоханном отправились кататься на лодке вверх по реке, птицы пели, не так как осенью, о науке и искусстве, а о любви иромантике, о приключениях, новых странах и других народах. Я собирался в Париж. Жозефина с матерью собиралась совершить летом путешествие по Альпам и закончить его тоже в Париже, в Сорбонне. Я давно уже планировал поучиться в Париже, так ужслучилось, что и у неё такие же планы. Иоханн знал об этом, но прикинулся удивлённым оттого, что я собираюсь отказаться от немецкой степени доктора наук "ради года в ... Париже". Он подчеркнул "Париж", но я понял, к чему он клонит. Ему также было известно, что я презираю степени, что психология для меня только путь к этике - просто тупик, но он не знал, что Жозефина в конце концов отклонила предложение "помещика".Он даже не спросил, как это случилось.