Но при этом, насколько мне помнится, не предпринималось никаких попыток заинтересовать нас в изучении этих предметов. Это была работа, и поэтому наш ум свободно блуждал в наших играх, любопытстве и увлечениях. Я не преуспевал в тех играх, которые культивировались в училище: футбол, бейсбол, шарики, волчки, зайцы и гончие. Так как я слишком много увлекался верховой ездой, то мускулы для бега и проворства оставались неразвитыми. Я жалел, что нельзя привести в училище своего коня, и показать великим игрокам в бейсбол и футбол, что и я могу кое-что показать им тоже... кроме, конечно, муштры. Единственный приз, который мне удалось получить в спорте, я получил случайно.

Однажды мы играли в зайцев и гончих. Я бежал с зайцами, и так как надо мной давно уж посмеивались, то решил хоть разок не отставать от ведущих. Примерно через милю я стал сдавать. Мне стало очень плохо, казалось, вот сейчас упаду и умру. Я уже стал представлять себе, как меня мёртвого несут назад в училище. Но тут впереди я увидел здоровенный дуб, решил добраться до него, и к собственному изумлению, когда тот уже был совсем рядом, меня вдруг прошибло потом, дыханье освободилось, я помчался вперёд вместе с лидерами и закончил бег с ощущением, что могу бежать ещё сколько угодно. Они тоже удивились этому, но объяснить ничего не смогли. Так я обрёл второе дыхание, и впоследствии в расчёте на него я всегда выбирал бег на длинные дистанции.

Но я все же тосковал, хоть и не по дому, а по лошади и своей ватаге, по сельским забавам и прерванной карьере пьяницы. Были, однако, и каникулы. Мой жеребёнок теперь уже вырос и повёз меня к моим старым друзьям, к обходчику моста,в семью Нили и ко всем остальным. И это было лучшее в моей жизни. Всё естественно, не надо притворяться, кроме того, что я не смог сказать г-же Нили, что, если я и не совсем отказался, то почти совсем забыл о желании стать проповедником. Я рассказывал ей о службе в епископальной церкви у себя в училище. Она мне скорее нравилась, как нравилась и муштра. У меня, наверное, выработался вкус к ритуалу.

Но для мужчин в семействе Нили и для остальных моих взрослых друзей я стал тем, чем и был на самом деле, просто одним из школьников, единственное отличие от которых состояло в том, что как-нибудь я всё-таки стану великим человеком. Но вероятнее всего и все остальные школьники отличались тем же.

Отец, который хорошо знал меня, выудил у меня или моих учителей в Сан-Матео достаточно материала, чтобы придумать противоядие. Чтобы усилить мой интерес к училищу, он посоветовал мне кроме книг о Наполеоне прочитать "Тома Брауна в Рагби". И это как-то подействовало. Он, разумеется, и рассчитывывал, что я стану подражать Тому Брауну. Но у нас в училище это было трудно. У нас не было дедовщины. Я попытался было создать её, и большие мальчики поддержали меня, но младшие стали возражать. Они как-то по-снобистски противились тому, чтобы чистить нам сапоги, быть на побегушках и в остальном превращаться в наших слуг.

Требовалась сила, и счастливый случай усилил мою власть.

Дисциплина в училище походила на кадетсткую. Дежурный отвечает за порядок в течение суток. Однажды ночью, будучи дежурным, я услышал какой-то шум в одной из спален и, проскользнув туда, застал нескольких ребят вне постели. Там были и посторонние ребята. Угрожая наказанием, я выудил у младших ребят признание и раскрыл старую, хорошо организованную систему проституции. Возглавлял её один парень, сын генерала. У него в качестве белых рабов было большое число маленьких ребят, которым он платил пирожными, конфетами и ссуживал их на ночь.

Тут-то мне и представилась возможность ввести систему дедовщины. Я собрал старших в своей ватаге. Некоторые из них признались, что они так же виноваты, как и их подчинённые, но те, кто был непричастен к этому преступлению, осуществили наш заговор. Мы сделали своими шестёрками молодых преступников. Это было интересно. Это было в некотором роде царство террора, и мы, тираны, настолько наслаждались своей властью, что как и взрослые, стали злоупотреблять ею. Мы даже не скрывали от преподавателей их рабское повиновение и черную работу, что они делали для нас.

Сверху провели расследование. Кое-кто из ребят во всём признался, и старший преподаватель выявил меня как главу всего заговора. Он рассвирепел, но проявил опаску, я мог бросить ему вызов. Я не стал ему ничего рассказывать, но онсам всё знал и так, о системе дедовщины, о её порочном основании, и он очень боялся, что какие-нибудь подробности могут просочиться к родителям. Он, должно быть, знал, что такие вещи случаются во многих частных школах во всех странах, говорят, что они весьма распространены в английских так называемых государственных школах.

Однако он стал действовать так, как будто бы никакого скандала не было. Не знаю, как уж он там поступал, но он заставил меня присутствовать при порке виновников и запретил дедовщину. Я настолько растерялся, что готов был подвергнуться любому наказанию, но всё обошлось и так. Мой первый опыт в разгребательстве грязи сошёл мне даром.

Лучше всего мне запомнилось наказание, которое я получил за то, что напился сам и споил почти половину училища. В результате получилось нечто хорошее и нечто плохое... я изменился.

Глава ХIV С ГЕРОИЗМОМ ПОКОНЧЕНО

Наполеон во мне кончился так же, как и сам император в заключении. Как лидеру мне нужно было было завоёвывать мир, и когда дедовщина провалилась, я вместе со своими последователями ударился в пьянство. Раньше у меня была привычка питьтолько во время каникул в Сакраменто, в Сан-Матео я был трезвенником, в некотором роде вел двойной образ жизни. Когда я вернулся в училище в последний класс, я был пьян, хоть и не настолько, насколько казался. Я вполне мог взять себя в руки и быть трезвым в присутствии начальства, но прикидывался совсем пьяным в присутствии ребят, которые настолько изумлялись, восхищались и завидовали, что мне пришло в голову укоренить эту привычку в училище.

Поджидая подходящее время, я занялся пропагандой. И это было трудной работой.

Какой-то другой вожак где-то услышал проповедь против религии, он привёз с собой много литературы, к примеру, книгу лекций Боба Ингерсола, и вскоре все ребята с жаром занялись обсуждением положений разоблачённой религии. Мне это очень не нравилось, я старался держаться подальше от них, но это было повсеместно, и мне пришлось кое-что послушать. И так как я не вмешивался в дискуссию, а только слушал, то почти уверовал в это. И в самом деле я был, пожалуй, единственным, кто подходил непредвзято к проблемам, которые вызывали сомнения в то время. Но мне нужно было удержать свое лидерство, я не мог уступить всеобщей мании поисков истины и стоял на своём. Я выступал за пьянство в качестве решения всех подобных проблем, и наконец, когда пыл дискуссий поостыл, мою пропаганду, наконец, услышали и рассмотрели. Практический вопрос затмил все академические религиозные проблемы, а именно: где доставать выпивку, чтобы напиться? Я сказал, что это моя забота. Но всё оказалось не так просто, как мне думалось. Никто из торговцев не решался продавать спиртное в достаточных количествах школьникам, и мне просто-напросто отказывали безо всяких разговоров во всех салонах. Но как и все великие вожди я нашёл себе помощников, которые могли делать то, что я не мог сделать сам. Один паренёк, который не совсем охотно присоединился к "заговору против доброго имени нашего училища", когда, наконец, стал своим, сообщил, что может достать выпивку. Я думал о роме и конфете, он же имел в виду пиво. Время от времени мимо училища проезжала пивная телега, и он договорился, что в следующую субботу в определённое место будет доставлен бочонок пива. Мы собрались там, человек двадцать-тридцать, хотели придти ещё больше, но мы, старшие ребята, не пустили их. Помнится, как младшие ребята плакали и негодовали по поводу того, что мы закрываем им эту дорогу к дьяволу. Но мысказали им, что возьмём их с собой, когда они подрастут, а сами отправились на встречу с торговцем пивом.