Сакип-Жамал резко вскинула голову и пристально посмотрела в лицо джигита.
Еще в Ираке и Сирии слышал Акберен, что эмира называют опорой Золотой Орды. Сейчас, глядя на его могучую фигуру, неподвижное желтушное лицо, улем подумал, что Кутлук Темир еще и божье наказание для своих подданных. От него не дождешься ни добра, ни справедливости. Мелькнула мысль, что даже его младшей жене живется, наверное, несладко, хотя ее пальцы и унизаны золотыми кольцами.
Лицо эмира исказила гримаса боли, и он стал торопливо поглаживать вздрагивающей рукой правый бок. Спустя некоторое время лицо его прояснилось.
– Кипчаки тебе родственники… Выходит, что тогда я твой нагаши – дядя. Во мне ведь тоже есть кровь кипчаков. Возможно, и этот купец Жакуп твой ближайший родственник? – Кутлук Темир указал рукой на незнакомого мужчину.
Акберен отрицательно покачал головой и смиренно сказал:
– О купце я ничего сказать не могу… А о вас… Простой кипчак никогда не был родственником потомков ханов…
– Вот как ты умеешь разговаривать!.. – эмир нахмурился. – Придет время, и мы разберемся, кто родня, а кто чужой… А теперь говори, по какому делу пришел.
Сакип-Жамал протянула Кутлук Темиру серебряную пиалу с пенящимся кумысом. Эмир неторопливо отпил глоток.
– Два дела привели меня к вам… – Акберен помолчал, собираясь с духом. – Если вы разрешите, я хотел бы в Ургенче или в другом городе открыть медресе, чтобы обучать кипчакских детей грамоте и слову божьему…
– Говори дальше…
– Второе… – голос Акберена зазвучал глухо. Он едва справлялся с охватившим его волнением. – Вчера я был на невольничьем рынке в Ургенче. Сердце мое наполнилось болью…
– И что же ты там увидел такого, что так взволновало тебя, почтенный улем? – в голосе Кутлук Темира звучала насмешка, а глаза стали недобрыми, холодными.
Акберен сделал вид, что не заметил насмешки в словах эмира.
– На рынке собралось почти десять тысяч невольников… Поскольку купцы из многих государств в последнее время боятся отправляться в долгий и опасный путь, цена на рабов упала. Те, кому они принадлежат, начали говорить, что невольники не стоят сейчас даже того, что съедают… Их не кормят и не дают им одежды… Многих уже взял к себе аллах, другие живут в ожидании скорого смертного часа. Но ведь и невольники люди…
– Так чего же ты хочешь от меня?! – резко спросил Кутлук Темир. – Быть может, мне приказать воинам перебить всех рабов?!
– Зачем их убивать… – печально возразил Акберен. – Они скоро умрут сами… В вашей власти даровать им свободу… Вчерашние рабы станут обрабатывать землю и ковать железо… Среди них есть хорошие воины, и они могли бы служить Золотой Орде…
– По тому, как ты говоришь о рабах, похоже, что и ты происходишь из их племени. Зачем же тогда надел голубую чалму улема? Быть может, твое место среди них?
Боль не оставляла тела Кутлук Темира, и необъяснимое раздражение и злость туманили ему голову.
– Я пришел к вам как к повелителю народа Хорезма… – ровным, спокойным голосом сказал Акберен. Он уже понял, что пришел в юрту эмира напрасно, но отступать было поздно. – Пророк Мухаммед учил нас жалости к ближнему. Если невольникам нельзя дать свободу, то прикажите тем, кому они принадлежат, проявить милость к несчастным и давать им каждый день еду и хоть какую-нибудь одежду. Не то…
– Что ты хотел сказать?! – глаза Кутлук Темира блеснули.
– Я хотел сказать, что несчастные иначе умрут…
– Мне кажется, что ты хотел сказать что-то другое… – эмир погрозил Акберену пальцем. – Но поскольку ты приехал издалека, я на первый раз прощаю твои неразумные речи. Будет лучше, если наши пути больше никогда не пересекутся… Как поступать с рабами, знают те, кому они принадлежат…
Акберен понял, что пора уходить. То, на что он надеялся, никогда не сбудется. Волк не знает жалости к овце, и ее боль ему недоступна. Он поднялся на ноги и склонился в низком поклоне.
– Подожди. – Кутлук Темир остановил улема. – Почему ты уходишь, не узнав, что я отвечу на твою первую просьбу?
Акберен выжидающе молчал.
– Так вот, слушай мое слово. Человеку, который думает о благополучии рабов, нельзя доверять детей. Кипчакские дети должны расти жестокими и безжалостными, как волки. Только тогда из них получатся настоящие воины, способные высоко поднять славу Золотой Орды. Знания делают души людей мягкими. Сейчас и всегда счастье сопутствует тем, кто подобно волку, не знает жалости к другим. Те же, кто осмеливается поднимать голос за рабов, слабые люди. И если я разрешу тебе открыть медресе, то чему хорошему сможешь ты научить детей? Тебе все понятно, улем?
Лицо Акберена залила смертельная бледность. Низко поклонившись, он вышел из юрты эмира.
Зная крутой нрав Кутлук Темира, ни Сакип-Жамал, ни Жакуп не проронили ни слова.
Не разбирая дороги, брел по пыльной степи Акберен. Далеко позади остались ставка эмира и молчаливые нукеры с длинными копьями, стерегущие его жизнь и покой. Высоко в небе, будто роняя серебряные зерна на сухую землю, пел жаворонок. Но улем не слышал птичьи трели. Ярость, чувство бессилия душили его, а глаза застилала кровавая пелена.
Акберен, отправляясь к Кутлук Темиру, сердцем чувствовал, что напрасно теряет время, но где-то в глубине души тлела слабой искрой надежда, и хотелось верить в чудо. Ханы не факиры – они не совершают чудес. Разве не этому учил его Тамдам в долгих беседах? Разве не говорил мудрый старик, что счастье человека только в его руках?
Постепенно он успокоился и словно прозрел – перед ним растилался мир, полный чудесных красок и райских звуков. Акберен понял, что без борьбы ничего не добьешься и ему остается только победить или погибнуть. Третьего не дано. Но чтобы победить сильного, надо собрать слабых и сделать их несокрушимыми. Сколько их бродит по землям Золотой Орды! Начинать надо с невольников. Не может такого быть, чтобы их не поддержали ремесленники Ургенча. Народ стонет от несправедливости и поборов эмира. Если сольются эти две силы, они могут смело подняться против Кутлук Темира, и, быть может, если поможет аллах, победа окажется на их стороне. Отсюда, из городов Хорезма, пожар охватит великую степь Дешт-и-Кипчак, Мавераннахр. Суметь бы разжечь этот пожар. Как ни сильна Золотая Орда, но и она не сможет противостоять народу, если его охватит гнев. Народ устал и настрадался, сейчас подобен сухому камышу. Нужны лишь искры и ветер, тогда костер вспыхнет.
Акберен вдруг вспомнил младшую жену эмира Сакип-Жамал. Что-то знакомое почудилось ему в этой молодой красивой женщине. Улем был твердо уверен, что никогда не встречал ее. Тогда что же заставляет его думать о ней, почему, когда он назвал свое имя, она так стремительно вскинула голову и во взгляде ее мелькнула растерянность? Быть может, эта женщина ему когда-то приснилась, потому что в действительности он ее не видел. Двенадцатилетним увез его Тамдам в Багдад. А может, память забыла встречу, а сердце помнит? Тогда где же он ее встречал?
Перед Акбереном встали глаза Сакип-Жамал – большие, чистые, нежные. Он готов был покляться, что ему знакомы эти глаза. А может, такими он запомнил глаза своей приемной матери Кундуз? Нет. Здесь была какая-то тайна.
Акберену почудилось, что стоит он посреди бескрайней степи, солнце над которой еще не взошло, а молочно-белый туман плывет над низинами и где-то тревожно кричат журавли.
Сакип-Жамал… Как же он забыл это имя?! Туман начал редеть, и Акберен отчетливо вспомнил то, что было с ним двадцать лет назад. Ему словно открылось прошлое…
Маленькая смуглая девочка с тонкими коротенькими косичками… Акберен хорошо знал ее. Тогда, после гибели Кундуз, после подавления восстания рабов, Тамдам, скрываясь от мести хана Берке, задумал уйти в Ирак. Путь был неблизкий и в одном из аулов, что расположился в нижнем течении Сейхуна, они остановились на ночевку.
Печально встретил их кипчакский аул. Горе пришло в него. Семилетнюю дочь старейшины укусила змея, и глаза девочки уже начала закрывать пелена смерти. Узнав о беде, Тамдам, взяв с собою Акберена, направился в юрту старейшины аула. Он, как всякий человек, которому часто приходилось скитаться по свету, умел и знал многое. Знал он, какими травами лечить человека, укушенного серой песчаной змеей.