На этот раз заходил я в кабинет генерал-лейтенанта с радужными надеждами. Но увидел Михаила Александровича мрачным. Он молча взял у меня сценарий, сесть не предложил и спросил каким-то тусклым голосом:
— Как это вы, Стаднюк, ухитрились в мое отсутствие получить отпуск на целых три месяца?
— Написал рапорт, как полагается, на имя редактора журнала. Попросил месяц очередного отпуска, плюс два месяца за свой счет…
— А вы разве не знаете, что в армии не практикуются творческие отпуска?
— Вообще-то не знал. Но очень плохо, что не практикуются. Поэтому почти нет ни книг о современной армии, ни пьес, ни фильмов.
— Ваше двухмесячное жалование мы списать не можем, — стоял на своем Миронов. — Получать же вам его не за что.
— Я и не претендую ни на какое жалование. А отпуск потратил не зря: будет кинокомедия о советском солдате.
Миронов молча перелистал сценарий, остановил взгляд на последней его странице и с насмешкой спросил:
— Всего семьдесят страничек? И это за целых три месяца?!
— А больше и не надо, — пояснил я.
— Так за это время можно было написать диссертацию! — Генерал поднял на меня суровые глаза.
— Диссертацию написать легче!
— Кто вам сказал такую глупость?!
— Посудите сами: кандидатов и докторов наук в стране — многие сотни тысяч. А нас, членов Союза писателей, всего лишь три тысячи человек на все республики, — тогда именно такое число значилось в писательском справочнике.
Я уже начал терять самообладание. Разговор велся в явно оскорбительном для меня тоне.
— Ну, это вы объясните на партбюро… Кто у вас секретарь?
— Секретарь в отпуске.
— Все равно. Привлекаем вас к партийной ответственности…
— За что?! Ну, привлекайте… А я выступлю перед писательской общественностью, расскажу о нашем с вами разговоре. Тогда посмотрим, кто из нас окажется… — И неожиданно для самого себя выпалил: — В дураках!
Разумеется, это было с моей стороны уже неслыханной, неразумной и опасной дерзостью: подполковник и генерал-лейтенант — несоизмеримые «весовые категории».
— Вон! — выдохнул Миронов, вскочив на ноги.
— Есть вон, товарищ генерал-лейтенант! — истошно заорал я. Четко, по-уставному повернулся на каблуках кругом и строевым шагом, вкладывая в удары сапогами о паркет все свое негодование, вылетел из кабинета.
Через несколько минут появился в своей «резиденции». Там по-прежнему находились Алексеев, Зубавин, Привалов, Борзунов, Колесников. Кажется, еще и Константин Поздняев. Они обратили внимание на мой взъерошенный вид. Посыпались вопросы…
И я, стоя в дверях, позволил себе совсем недопустимое по тем временам: стал в подробностях рассказывать о происшедшем сейчас в кабинете генерала Миронова:
— В такой великой армии, победившей Гитлера, возглавляет ее духовную жизнь бездуховный человек! Позор всем нам! Завтра же подаю рапорт об увольнении! Стыдно! Стыдно быть под началом у злобных и темных людей!.. — Я был почти в истерике.
Вдруг сздади кто-то крепко взял меня за локоть. Я оглянулся и увидел нашего главного редактора полковника Панова. Лицо у него было бледное, глаза суровые.
— Прекрати! — строго произнес он. — Пойдем со мной… Под трибунал захотел?.. Партбилет тебе надоел?
Вошли в кабинет Виктора Васильевича. Он усадил меня на диван и тут же позвонил генералу Миронову. Я знал, что они были давними и близкими друзьями.
Мне только запомнилось из их разговора:
— Ты не прав!.. — говорил Панов в телефонную трубку. — Не прав!.. Стаднюк прав!.. Так нельзя с молодым писателем! Пойдет молва по всему их писательскому союзу! Не обрадуемся!..
На второй день явился я на службу ровно в девять часов утра, предчувствуя, что грядут какие-то события. И верно, только зашел в кабинет, как на моем столе зазвонил телефон. Сняв трубку и назвав себя, услышал голос генерала Миронова:
— Зайди ко мне!
— Слушаюсь!
То, что генерал назвал меня на «ты», сулило перемену в его настроении к лучшему. Через две-три минуты я уже был у Миронова.
— Ну, прочитал я твой сценарий, — спокойно сказал он, протягивая мне рукопись. — Понравился!.. Если получится хороший фильм, будем поддерживать.
Я поблагодарил генерала, понимая, что на этом разговор не окончен.
— Ну, а за вчерашнее ты не обижайся, — продолжил Михаил Александрович. — Всякое бывает в нашей солдатской жизни… Договорились?..
— Я прошу и меня извинить за невыдержанность.
— Мы же мужчины. Всякое случается, — миролюбиво повторился Миронов.
— И еще прошу разрешить мне отлучаться в Ленинград по вызовам студии. Там начинаются актерские пробы.
— Конечно, конечно, — согласился Миронов. — Я скажу Панову. А кого там планируют на главную роль?
— Я хотел бы Алексея Покровского или Юрия Белова.
— Лучше бы Бондарчука!
— Не согласится. Он не комедийный актер.
— Ну, вам виднее. — И генерал горячо пожал мне на прощание руку. Желаю успехов!..
Итак, атмосфера на службе разрядилась. Впереди ждали меня и моего Максима другие испытания.
Пришла телеграмма из Ленинграда: вызывали для участия в отборе актерских проб. Купив билет на «Красную стрелу», помчался вечером на вокзал. Вошел в свой вагон с двухместными купе, сверил обозначенное в билете место, открыл дверь и остолбенел: на одном из двух диванов сидел народный артист СССР Николай Черкасов и читал газету. Я поздоровался, извинился…
— Располагайтесь, подполковник, — приветливо сказал Николай Константинович. — И не смущайте меня своим смущением.
Я снял плащ-пальто с погонами (уже была осень), поставил под столик чемодан, сел напротив Черкасова. Надо было о чем-то говорить, но мне легче было груженую телегу сдвинуть с места…
Узнав, что я еду на «Ленфильм» по киношным делам, Черкасов удивился: в те времена военные редко оказывались в роли киносценаристов. Поговорили о Комарово, об Анатолии Гранике, с которым Черкасов был знаком, затем Николай Константинович стал расспрашивать меня о войне… Пили чай с печеньем, потом, кажется, еще что-то пили…
В Ленинграде на Московском вокзале Черкасова встречала машина, и он предложил завезти меня в гостиницу «Астория», где был забронирован номер. Я смущенно объяснил, что обязан вначале зарегистрироваться в военной комендатуре города и там уже получить направление в гостиницу.
— Заедем и в комендатуру, — сказал Николай Константинович. — Мне даже интересно посмотреть, как вершится эта бестолковщина.
Дежурный военный комендант записал в журнале о моем прибытии, а дать направление в «Асторию» отказался:
— Не положено. У нас есть офицерская гостиница, есть общежитие для военных. Туда — пожалуйста.
Сзади меня вдруг послышался баритональный, такой знакомый всем голос Черкасова:
— А вы переступите через «не положено». Товарищу военному писателю надо будет принимать у себя съемочную группу фильма, актеров…
Дежурный ошарашенно пялился из-за деревянного барьера на высокого мужчину в цивильном.
— Вот я пожелаю навестить подполковника. Зачем мне ваше общежитие? У нас профессиональные разговоры.
Дежурный офицер вдруг узнал Черкасова, вскочил на ноги, заулыбался и чеканно доложил:
— Сделаем, как прикажете, товарищ народный артист!
— Вот это другой разговор! И начальству передайте, что я требую никакими параграфами не усложнять творческую работу военнослужащих.
— Ваше требование будет записано в журнал и доложено коменданту Ленинграда! Прошу ваш автограф, а то комендант не поверит…
Черкасов с готовностью расписался на предложенном ему бланке и поставил дату.
Затем мы поехали в гостиницу «Астория». Прощаясь, Черкасов пообещал побывать на студии при окончательном утверждении актерских проб…
Появившись на «Ленфильме», я с головой окунулся в режиссерскую «кухню» Граника. Не скрою, что мне было приятно, что Анатолий Михайлович на большинство главных ролей пригласил актеров из украинских театров. Ведь все сельские сцены фильма проходили на Украине. Главные герои, пришедшие на службу в армию, украинцы. Леонид Быков уже на пробных съемках в роли Максима Перепелицы покорил всех своей простотой и непосредственностью, умением перевоплощаться в образ Максима без наигрыша, с глубокой правдивостью и подлинной комедийностью «без комикования». Все почувствовали его прекрасную душу, юношескую наивность, чистоту порывов, доброе лукавство и благородство.