Легионеры склонились над белой монеткой. Странная была монета, совсем незнакомая. И цезарь на ней изображен не римский - лысый и с азиатской бородкой, и надписи сделаны на незнакомых языках, лишь цифра выбитая на монете была явно арабская. Кто-то попробовал монету на зуб, но тут же сплюнул - не серебро.

- Похоже, что Плиний ваш шпионом был, - сказал Публий Сервет. - Таких монет никто не видел. И сделана искусно. Бородатенький на ней как живой!

- Талисман это его был, - объяснил Помпеи, бережно пряча монету. - Теперь моим стал.

- Помер этот Кнехт? - разом спросили несколько голосов.

- Помер, - с неопределенной интонацией сказал Помпеи. - Отплыли нас на трех триремах сто шестьдесят человек. Одну трирему в щепки разнесло, когда буря началась. А остальные две до Испании добрались. Вернулись сорок человек.

- А остальные? - с жадной тревогой спросил молодой легионер.

- Солониной-то мы запастись не успели, - просто и исчерпывающе разъяснил разрисованный -Помпеи. - Да многие в пути от ран померли. У этих краснокожих обычай дурной есть. - Он медленно стянул шлем, и собравшиеся вокруг рассказчика легионеры дружно ахнули. Кудри у Помпея сохранились лишь по бокам головы, теменная часть была без волос и багровостью своей указывала на то, что когда-то была одной сплошной раной.

- Это у них называется "снять скальп", - сказал Помпеи. - У кого этих скальпов побольше, тот самым отчаянным бойцом среди этих краснорожих и считается*.

- А золото? - спросил жадно слушавший рассказ молодой легионер. Действительно им золото муравьи добывают?

* Отступление от истины, которое немедленно заметят историки. На самом деле обычай снимать скальпы в индейские племена пришел от высадившихся европейцев. Не зря же сами индейцы говорили: "Все дурное - от белых!"

- Золото у них есть, - сказал Помпеи Клодий. - Много золота. Но откуда оно у них, мы так и не узнали. Может, и муравьи дрессированные приносят. А может, сами копают.

- А как ты здесь-то оказался? - спросил Публий Сервет.

- Так ведь экипажи трирем расформировали, - объяснил Помпеи. - По причине больших потерь. Из-за того, видно, и поход наш в тайне решили сохранить. Я вот здесь оказался, а большинство в испанских провинциях службу продолжили. Германик Отон умер, как ему авгуры и предсказывали. У кого теперь карта, на которой путь наших трирем нарисован, уже и сказать трудно.

- Могло быть и хуже, - вздохнул Публий Сервет.

- Могло, - пожал плечами Помпеи и заглянул в свою чашу. - Вина не осталось?

Глава пятая,

в которой мы знакомимся с прокуратором Иудеи и узнаем в нем старого знакомого, впрочем, как и в его посетителе

Гроза, пришедшая со Средиземноморья, принесла долгожданное освобождение от царившей в Иерусалиме жары. Хлеставший почву дождь оказался живительным; поблекшая было зелень налилась силой, и кое-где начала пробиваться свежая трава.

В мраморной беседке, овитой ожившим плющом, за небольшим по римским меркам, но роскошным столом в одиночестве сидел прокуратор Иудеи Понтий Пилат. Душа его вздрагивала при каждом ударе грома, сопровождавшемся извилистой молнией, но то был не страх перед природой. Каждый раз, когда Юпитер обрушивал с небес пучки своих стрел, душа прокуратора вздрагивала от тоски и сожаления.

Белоснежный плащ с кровавым подбоем и отделанные золотом доспехи придавали прокуратору величавую мужественность. Бритая голова с высоким лбом и цепкими внимательными глазами указывала на незаурядность этого человека, начавшего беспощадную борьбу с иерусалимской преступностью. Пилат наводнил город доносчиками, не жалея на них денег. Именно это помогло ему схватить в городских притонах кровавого убийцу Даместаса и насильника малолетних Варраву, при имени которого падала в обморок женская половина населения города. Да и от воров он город почистил в достаточной мере. немало инвалидов на городских рынках могли сказать, что конечность потеряли по приговору прокуратора. Суров был Пилат, не церемонился теми, кто падок был до чужого имущества.

Как многих других уже пойманных и осужденных преступников, Даместаса и Варраву ждал один пусть жестокий, но справедливый приговор - распятие на кресте и медленная мучительная смерть. И тут уж можно одно было сказать - канису и смерть канисова.

Но не мысли о преступности занимали прокуратора.

Понтий Пилат ждал.

И когда из-за завесы плюща послышалось осторожное покашливание, прокуратор сказал:

- Все-таки пришел? Раз пришел - заходи. Чего под дождем мокнуть?

В беседку вошел караванщик Софоний. Был он сегодня одет на зависть многим патрициям. Но и одеяние караванщика не привлекло внимания прокуратора. Он сделал несколько шагов навстречу вошедшему и негромко сказал:

- Nu, zdrawstwuj, Wanja! So swidaniem, dorogoj moj!

Они обнялись. Многие бы не пожалели золота, чтобы посмотреть, как прокуратор Иудеи обнимается с простым караванщиком и, быть может, даже персидским шпионом. Наместнику Вителию это не понравилось бы, тут и сомневаться не приходилось. Стычки из-за акведука, римских знамен, в которых Вителий без раздумий становился на сторону Синедриона, к улучшению отношений между двумя властителями не вели, тем более что Пилат был вынужден подчиняться занимающему более высокую ступень наместнику. Но, слава Юпитеру, шпионов поблизости не было, об этом прокуратор предусмотрительно позаботился заранее. Власть его давала такие возможности.

Гость и хозяин присели за столик. Софоний взял грушу, повертел ее в руке и положил обратно в вазу.

- Bogato diwesch, - сказал он.

- Забудь, - сказал, досадливо морщась, Понтий Пилат. - Говори по-латыни. Услышат незнакомый язык, обоих шпионами сочтут. Здесь головы запросто можно лишиться, сам понимаешь - империя!

- Осторожный ты, - усмехнулся Софоний. - Чего ж своему Мардуку язык не укоротишь? Был я сегодня на его проповеди. Он ведь, подлец, совсем с ума спятил - про Нью-Йорк им вещать принялся, про метро тамошнее и стриптизы, резервации индейские позором заклеймил. Что ж ты к этим гаданиям спокойно относишься?

Прокуратор насупился. По сурово поджатым губам видно было, что вопрос прокуратору не понравился.