Каспер помнил о Куглере и кое-что другое, но это сейчас не имело значения. Гораздо важнее было то, что Куглер, поскольку он женится на Ванде, захочет, вероятно, помочь Збигневу… Нужно только выяснить, известно ли купцу об опасности, нависшей над Збышком. Судя по тому впечатлению, которое осталось у Каспера после первой встречи, Куглер был не из тех, что ради друга может пренебречь преследованием святой инквизиции.

– А как поживают все они? – спросил молодой человек невинно, поднимаясь рядом с хозяином по лестнице, ведущей в богато убранные покои. – Как Збигнев? Небось уже в епископы или кардиналы метит?

– О, пан Збышек сейчас меньше всего думает о сане и о духовной карьере, – махнул рукой Куглер. – Вы попали в Гданьск как раз вовремя, – добавил он улыбаясь. – Если вы задержитесь здесь на неделю-две, вам придется танцевать на двух свадьбах разом!.. Прошу же за стол – перекусить немного, – добавил он, видя, что гость его, взявшись за спинку стула, так и застыл на месте. – Две свадьбы в один день – это по нынешним трудным временам не так просто!

– Понимаю, – пробормотал Каспер, чувствуя, что ему не следует выпускать спинки стула из рук. – Ваша свадьба и… Збигнева… надо думать? Значит, вам удалось завоевать сердечко маленькой Вандзи? Впрочем, что это я? Она сейчас, вероятно, совсем взрослая девица!

– Да, и я попросил бы вас называть ее полным именем, – сказал купец, виноватой улыбкой прося прощения за высказанную просьбу. – Знаете, детская дружба… игры… все это со временем отходит далеко…

– Да у нас с панной Вандой и дружбы особой никогда не было. Она была совсем ребенком, когда я ее знавал… Я больше дразнил ее, – успокоил Каспер Куглера. – Мне просто любопытно было бы сейчас поглядеть на нее… Какая она? Значит, вы завоевали все-таки ее сердце? – повторил он.

– Стучусь, стучусь в это гордое сердечко, – пояснил Куглер, – и, надо думать, в самом непродолжительном времени достучусь… Пан Вацлав принял мое предложение, панна Ванда дала свое согласие, пани Ангелина говорит, что о лучшем зяте и мечтать не приходится… Правда, сама нареченная еще ни словом не обмолвилась мне о любви, – добавил Куглер, беспомощно разводя руками.

– Ну что вы, пан Куглер, какая же паненка будет говорить своему жениху о любви! Да это понятно само собой!

– А повидать панну Ванду вы сможете в самом непродолжительном времени, – заметил купец, наливая гостю стакан вина. – Я потому и попросил вас только перекусить, что вскорости намереваюсь угостить вас неплохим обедом: часа через два я жду к себе все семейство Суходольских… Будет и Збышек со своей невестой – дочерью покойного профессора Ланге…

Каспер вскочил с места.

– Прошу простить меня, – сказал он взволнованно, – я не могу показаться им в столь растерзанном дорожном виде. Я, конечно, навещу семью своего друга, но несколько позже… А пока очень прошу вас, не сообщайте им о моем прибытии в Гданьск… В скором времени мы непременно с вами встретимся в доме панов Суходольских…

– Понимаю, понимаю, – ответил купец, хотя понимал одно: пускай этот несчастный сбросит с себя дорожный костюм, пускай разрядится в шелка и бархат, но этих страшных шрамов с физиономии ему не стереть.

А вслух он сказал:

– Я, помнится, давно уже дал вам возможность убедиться, что отношусь к вам с огромным расположением. – О том, что он высадил Каспера из своего дорожного возка в Торуни, купец, очевидно, забыл. – Прошу вас заходить ко мне почаще… Я рад услышать вашу одиссею… Могу свести пана Каспера со многими видными, влиятельными людьми Гданьска… Пан Каспер, если не ошибаюсь, сын славного капитана Берната, а я как раз веду сейчас дела Гданьской судовладельческой компании, где в зале, на видном месте, висит писанный маслом портрет вашего достойного батюшки…

«Ага, вот в чем дело, – сказал сам себе Каспер и поторопился попрощаться с хозяином. – До обеда еще два часа… Даст бог, мы с ними разминемся», – решил он, сбегая по широкой лестнице. Дойдя до соседней ограды, Каспер, оглянувшись на резное крыльцо Куглера, вздохнул было с облегчением. И вдруг из-за угла навстречу ему показалась целая процессия, направляющаяся к дому, который он только что покинул.

Впереди, поддерживаемая под руки двумя служанками или приживалками, медленно выступала невысокая полная пожилая дама, а справа от нее, чуть отступя, чтобы не задеть ее шлейф, – представительный усач.

«Паны Суходольские… Как мало они изменились!» – подумал Каспер.

Но, матка бозка, какими судьбами?! Слева от пани Ангелины, тоже отступая на шаг и изредка перекидываясь с ней и с ее супругом фразами, шагал… доктор Миколай Коперник! Не замечая прижавшегося к стене Каспера, каноник прошел мимо.

«Как же это Учитель и словом не обмолвился о том, что собирается к Суходольским или Куглеру?!» Однако задумываться об этом Касперу было некогда, глаза его перебегали с одного лица на другое и остановились на последней паре. Две девушки, точно для того, чтобы подчеркнуть разительное несходство свое, шли, замыкая растянувшуюся процессию. Одна, высокая, тонкая, темноглазая, была несомненно красива и прелестна, но взгляд Каспера был прикован к другой – золотоволосой.

Шла она, склонив голову, и слушала, опустив ресницы, что говорила ее спутница.

Глаза! Глаза Митты! Как хотелось Касперу поглядеть в них!

Подходя к дому Куглера, пани Ангелина обратилась с каким-то вопросом к девушкам. Митта подняла наконец свои голубые, обведенные темными кругами глаза, и молодой человек должен был опереться на резную решетку.

Это была и Митта и не Митта… Это, конечно, была не та Митта, которая когда-то в морозное зимнее утро рыдала у него на груди в заснеженном переулке Краковского предместья. Это была новая Митта, как бы старшая сестра прежней: те же черты лица, те же голубые глаза, но выражение этих глаз – о боже! – совсем иное… Ведь тогда – ранним утром, когда Митта рыдала, прощаясь с ним, на лице ее сквозь слезы, точно солнышко сквозь тучи, нет-нет да проступала детская простодушная улыбка… Недаром профессор Ланге частенько пенял дочери, что не подобает немецкой степенной девушке держаться этаким шаловливым котенком.

Черты лица Митты остались, понятно, те же, но сделались как-то суше, строже… Сейчас перед Каспером была взрослая печальная прекрасная женщина с несколько изможденным лицом и горькой складкой у рта. Заточение в монастыре могло изменить ее характер, но – кто знает? – может быть, и разлука с любимым? Может быть, отец Миколай неправ…

Ведь поется же в песнях, да и философы всех стран и эпох твердят о том, что истинная любовь не считается с разлукой и не тускнеет от времени… «Узнает она меня или нет? Если, несмотря на эти страшные шрамы, узнает, значит – любит, значит – будет любить… А тогда…»

Каспер и сам не знал, что будет тогда… Белый, как мел, с неистово колотящимся сердцем, стоял он, дожидаясь, что Митта вот-вот встретится с ним взглядом. Когда девушка подошла поближе, рука его невольно потянулась к ней, а сердце замерло в ожидании ее слов, ее голоса. Он даже закрыл глаза в ожидании чуда.

Первой, однако, отозвалась кареглазая девушка:

– Смотри, Митта! Бедняжка – такой молодой, статный и так изранен! Стыд нам и грех, что люди, сражавшиеся за родину, должны протягивать руку за подаянием!

Замедлив шаги, Митта в упор взглянула на Каспера. Губы ее горько сжались, что-то в лице дрогнуло от сострадания.

Дрожащими пальцами нащупала она у пояса кошелек, а нежный, нисколько не изменившийся за эти долгие годы голос произнес:

– Помолись, убогонький, за упокой души воина Каспера!

В ладонь молодого человека легла холодная монета.

Каспер открыл глаза и несколько мгновений, точно окаменев, не мог двинуться с места. Потом он весь как-то сжался, сгорбился и опрометью кинулся прочь.

И вдруг все члены семьи Суходольских, доктор Миколай Коперник и сам вышедший навстречу гостям Адольф Куглер увидели, как Збигнев Суходольский, который стал было уже подниматься по ступенькам, круто повернул назад и с криком «Каспер! Каспер!» бросился вслед за странным человеком в дорожной одежде.