Каспер так сильно сжал кулаки, что ногти его впились в ладони.

– Шла, – ответил он коротко.

– Говорил ли кто из твоих товарищей, что Коперник несомненно победит на диспуте профессора Ланге?

– Нет, – с облегчением вскинув голову, промолвил Каспер. – Мы говорили только, что спор между уважаемым профессором Ланге и каноником Коперником будет очень горячим.

– Следует ли из этого, что ты присоединяешься к мнению твоих товарищей о том, что каноника Коперника следует призвать на кафедру взамен твоего профессора и наставника Георга Ланге?

Каспер молчал. Что ему следует сказать? «Присоединяюсь»? Но ведь это будет неверно. Интересно, что успел подслушать проклятый педель? Если Сташек и заговорил о замене Ланге Коперником, то исключительно для того, чтобы поддразнить его со Збигневом.

– Молчание – знак согласия, – прозвучал холодный, точно мертвенный голос ректора. – Теперь ответь мне: говорилось ли вчера на попойке о том, что деревенские ксендзы проклянут святое имя папы Юлия Второго, повелевшего приступить к исправлению календаря? Опять молчишь? Следовательно, и это правда!

– Реверендиссиме! – с мольбой воздевая коротенькие ручки к ректору, вмешался отец Фаустин. – Обрати внимание на то, что студент Каспер Бернат родом гданьщанин, шляхтич, сын прославленного капитана, в деревнях не живал, о том, будут ли клясть деревенские ксендзы папу, судить не может. Следует ли его, одного из лучших учеников профессора Ланге, делать ответственным за пьяные речи неотесанных деревенских парней? Я имею в виду студентов Станислава Когута и Генриха Адлера. Они хоть и прошли курс в подготовительной школе, находящейся под наблюдением академии, но должного уважения к наукам не проявляют…

«Ой, ой, – подумал Каспер, – плохо дело! Как бы Сташек и Генрих не вылетели из университета!»

О себе юноша не беспокоился: Ланге несомненно за него заступится. Каспер обвел глазами лица отцов референдариев. Вот и отец декан – за него, и профессор изящных искусств…

Юноша шагнул к самому столу.

– Вы, святой отец, – сказал он, глядя прямо в лицо декана отца Фаустина, – спросили меня, что предпринял бы я, видя, что лодку моих товарищей уносит в бездну. Каких товарищей имели вы в виду и что разумели под бездной?

– Здесь тебе не положено задавать вопросы, – прозвучал голос ректора. – Продолжим же допрос, отцы референдарии!

«Допрос! – ужаснулся Каспер. – Езус-Мария, что же все-таки успел подслушать проклятый педель?»

Ответ он получил немедленно.

– Каспер Бернат, – продолжал отец Фаустин, – кто из твоих товарищей осуждал защитников веры – отцов инквизиторов, а также деятельность проповедников слова божьего – отцов доминиканцев? – Подняв на него суровый взор, декан в смущении снова опустил глаза. – Почему в пьяных своих разговорах вы разрешали себе обсуждать действия ваших наставников – отцов академиков и решения, принятые папской курией, а также установление церковной десятины? Кто из твоих товарищей заявил, что у его преосвященства епископа Ваценрода тяжелая рука и что десятину церковную он сдирает вместе со шкурой? Помни, Каспер Бернат, что при вступлении в нашу достославную Краковскую академию ты на кресте поклялся блюсти установления нашего университета и с должным вниманием и послушанием относиться к волеизъявлению твоих наставников… Пришло время, Каспер Бернат, сдержать эту клятву и помочь нам очистить поле от плевел. Кто из твоих товарищей высказывал такие еретические мысли, Каспер Бернат? – Голос отца декана звучал почти умоляюще. – Если юношам даже придется понести заслуженную кару, пойми, твое признание только поможет им как следует осознать свою вину и спасет их от дальнейших пагубных шагов по стезе неверия! Отвечай же, Каспер Бернат, как и подобает дворянину и сыну славного капитана.

Каспер внимательно оглядел сидящего одесную[11] отца ректора – неряшливого, небритого доминиканца, профессора церковного права. Слева от ректора сидел, постукивая пальцами по столу, смуглый отец Джироламо Бенвини.

Поговаривали, что итальянец прислан святой инквизицией для наблюдения за университетом.

«Плохо дело, плохо дело, если при нем говорятся такие вещи. Значит, обо всем, что произошло, педель доложил не одному ректору, иначе тот постарался бы замять эту историю».

Каспер понял, что ему следует делать. Пусть ни отличная аттестация, которую даст ему профессор Ланге, ни заступничество отца Фаустина ему не помогут, но его положение в тысячу раз лучше, чем положение Сташека или Генриха. Изгнание из академии для них означало бы голодную смерть! А ректору, хотя бы ради того же отца Джироламо, необходимо разыскать и покарать виновных… Навряд ли доносчик – педель, который давно уже ненавидит студента Берната, станет сейчас опровергать его слова… Святые отцы взывают к его, Каспера, достоинству шляхтича, напоминают о заслугах его отца – капитана? Отлично, он поступит так, как подсказывают ему честь и любовь к отцу!

– Доносчик, на основании слов коего вы обо всем происшедшем судите, мог слышать только обрывки речей, которые велись за столом, следовательно, вы, святые отцы… – начал Каспер.

– Молодые люди безусловно выпили лишнее, – пробормотал отец декан, – и безусловно понесут за это наказание, но, принимая во внимание…

– Святые отцы недостаточно осведомлены о том, что происходило: если и был кто опьянен, то это я, Каспер Бернат. Но опьянел я не от вина, и не от старки, и не от вишневки, а от того… – Тут молодой студент запнулся.

Он хотел объяснить, как был он взбудоражен известием о том, что Вуек знает каноника Коперника. Однако не следует припутывать сюда еще и славного боцмана… И никого не следует припутывать! Он, Каспер, восстановил против себя этого чертова педеля, иначе тот, может, и не побежал бы наушничать! Он, Каспер, начал разговор о Копернике, и он, Каспер, должен быть за все в ответе!

– Чем же ты был опьянен, Каспер Бернат, если не вином, не старкой и не вишневкой? – прозвучал вопрос отца ректора.

Каспер так упрямо мотнул головой, что рыжий чуб упал ему на глаза. Да оно и к лучшему: не придется встречаться взглядом с отцом деканом.

– Одна мысль о возможности присутствовать на ученом споре таких прославленных космографов, как профессор Ланге и каноник Коперник, опьянила меня! – сказал он вызывающе. – И мне именно, а никому другому пришла в голову такая мысль. И я же высказал пожелание, чтобы в нашу академию был приглашен астроном Коперник. И о бедных деревенских ксендзах говорил я же, но это, да простят мне святые отцы, было сказано в шутку… А что касается отцов доминиканцев и отцов инквизиторов, то ничего порочащего о их сказано не было. Педелю Кристофору явно изменила память! И относительно церковной десятины…

Декан отец Фаустин был рад, что в эту минуту ректор привстал, с грохотом уронив кресло. Неизвестно, до чего мог договориться молодой студент со зла или от отчаяния. Если верить этому безумному, то он один и разговаривал вчера за столом!

– Вот вам и плоды вашего всепрощения, отец Фаустин! – произнес ректор холодно. – Не шляхетскую гордость должны мы воспитывать в наших питомцах, не любомудрие и не пагубную страсть к оспариванию завещанных нам святым писанием истин. Студенты Когут и Адлер, говорите вы, – простые деревенские парни? А ведь именно такие простачки, как Когут, Адлер да еще Ян Склембинский, и нужны нам сейчас! Стремление к пагубным еретическим философствованиям все больше и больше охватывает ученый мир… Вот вам и результаты!.. Так чем же мы покараем студента Каспера Берната, отцы референдарии?

– Принимая во внимание его чистосердечное раскаяние. – начал было отец декан, но его слабый голос потонул в потоке негодующих возгласов: «Изгнать недостойного!», «Лишить его святого причастия!», «Изгнать из Кракова!», «Предать суду святой инквизиции!»

И чем ближе сидели отцы референдарии к отцу инквизитору Джироламо Бенвини, тем усерднее и громче они кричали.

Каспер слушал, как стучит его сердце. Шум голосов сливался в какой-то странный рев, напоминающий рев бури.