«Письмо от Митты, от Митты, недаром Вуек так сияет!» – подсказывало юноше его громко стучащее сердце. Почерка Митты Каспер никогда не видел, да, по правде говоря, не был уверен в том, что девушка умеет писать. Читать-то она читает и по-польски и по-немецки… Но нет, не похоже, чтобы Митта отважилась на такое длинное послание.

Распечатав пакет, он не мог скрыть свое огорчение.

– От Збигнева, – сообщил он, повернувшись к пану Якубу. «Какой же я неблагодарный и тупой осел! – тут же хлопнул он себя по лбу. – Збышек, конечно, хоть одно словечко о Митте да напишет!»

Не «одно словечко» о Митте было в письме – все послание Збигнева почти целиком было посвящено дочери профессора Ланге. Пан Конопка стоял и следил за тем, как проворно бегают глаза Каспера по строкам, как он, беззвучно шевеля губами, то хмурится, то улыбается, то снова хмурится. Когда же юноша дошел до конца письма и прочел приписку, выведенную вкривь и вкось детскими каракулями: «Да хранит тебя святая дева, мой любимый нареченный, это пищу я, Митта», он, не вытерпев, бросился в объятия к боцману.

– Ну, что слышно в Кракове? – спросил пан Конопка. – Устоял ли город на месте без Каспера Берната?

– А письмо и не из Кракова вовсе, – ответил Каспер, счастливо улыбаясь. – Вуек, Вуек, они тут поблизости, в замке Мандельштамм. Збигнев пишет, что это на Орденской земле, у самой вармийской границы… Профессор с Миттой и со Збышком приехали по приглашению барона Мандельштамма. Рыцарь дожидался рождения дочки или сына и зазвал Ланге составлять гороскоп новорожденного. И Митта поехала с ними… Профессор ведь страдает приливами крови и без дочки не может долго обходиться: ни лекарь, ни цирюльник не в силах ему угодить… А Митта приловчилась ставить ему пиявки к затылку и грелки – к ногам!

Все это Каспер говорил с такой радостной улыбкой, точно речь шла не о болезнях Ланге, а об очень веселых вещах. Боцман Конопка хотел было ввернуть словечко, но, поглядев в искрящиеся радостью глаза своего любимца, воздержался. А хотел он сказать примерно вот что: «Не будь этот Мандельштамм в такой близости от Вармии, то есть от тебя, Каспер, пришлось бы твоему профессору обходиться без попечения дочки, не вызвалась бы девица пускаться в такое далекое путешествие!»

Как ни странно, но Каспер думал о том же. Он хорошо помнил, как испугалась Митта, когда в прошлом году отец решил было взять ее с собою во Влоцлавек. А ведь Влоцлавек все-таки ближе от Кракова, чем вармийская граница!

– А как интересно Збигнев пишет, – говорил Каспер сияя. – И на каждом шагу у него «Митта, Митта». Они приехали в Мандельштамм уже четыре дня тому… Вчера появился на свет наследник рода Мандельштаммов. Рыцарь на радостях в награду за хороший гороскоп богато одарил и профессора, и его помощника, и его дочку. Послушай-ка, Вуек, что пишет Збигнев: «А панне Митте рыцарь подарил янтарное ожерелье. В замок съехалось много народу, здесь я вижу знатных дам, богато одетых и красивых, но панна Митта в своем беленьком платье с ниткой дареного янтаря на шее лучше всех». Вуек, они задержатся в замке… Збигнев пишет: «Профессор располагает здесь задержаться, барон ждет к себе много гостей на крестины, вот он я пообещал Ланге, что тому закажут еще три-четыре гороскопа… Ждем гостей, а также ясного неба, иначе немецким господам придется уехать без гороскопов. Мы с Миттой ждем и тебя в замок!»

– А кроме Митты и гороскопов, твой Збышек больше ни о чем не пишет? – спросил боцман.

– Пишет, пишет, как же! – оживился Каспер. – Он ведь у нас умница и умеет пристойно вести себя в самом высоком обществе. В замке собрался сейчас цвет тевтонского рыцарства. И какой-то высокопоставленный патер отец Арнольд там, и еще, пишет Збышек, он свел знакомство с рыцарем фон Эльстером. Тот немец родом, но по виду совсем итальянец… Тоже, как и Збигнев, получил воспитание у отцов доминиканцев, у них нашлось много общего… Фон Эльстер даже пригласил Збышка к себе в Эльстерштейн, но тот отговорился недосугом… Ему ведь и вправду некогда разъезжать по замкам – на той неделе он должен вернуться в Краков: отец ректор вызывает профессора, а Збигнев поедет вместо него… Чего ты там ворчишь, Вуек?

– Уж больно он смазливый, твой Збышек, – вздохнул пан Конопка, покосившись на Каспера. Видя, однако, что тот пропустил его слова мимо ушей, боцман тут же добавил: – А ты как же думал? Поляк, да еще из Кракова, уступит кому-нибудь?! Да куда там немцам – он любого итальянца за пояс заткнет! Уж на что испанцы гордый народ, а посмотрел бы ты, как пошли они кланяться (это в королевском дворце было), испанец – себе, а наш гданьщанин – себе, тот всякие кренделя шляпой выделывает, а наш – еще пуще…

День, начавшийся для Каспера такою радостью, готовил юноше еще много приятных неожиданностей. Заметив отложенную в сторону тетрадь с рукописью Коперника, которую Вуек не раз видел в руках у Каспера, боцман осведомился:

– Ну как, Касю, идут дела? Скоро ли шапочку бакалавра наденешь? Поедем в Италию?

В другой раз Каспер только отмахнулся бы от надоедливых расспросов, но сегодня он был полон добрых чувств. Ему захотелось поделиться со славным боцманом своими сомнениями.

– Не хочу огорчать тебя, Вуек, но боюсь, что в Италию я не поеду. Бакалавром я могу, конечно, со временем сделаться, но нужно ли это?

Каспер, задумавшись, запустил пальцы в свою рыжую гриву. Как ему растолковать, доброму Вуйку, что, не попади он к профессору Ланге, не усвой он эту проклятую способность зазубривать все наизусть, возможно, из него и вышел бы настоящий ученый. А тут за постоянной зубрежкой, за этими таблицами, за составлением гороскопов прошли его лучшие студенческие годы (как каждый восемнадцатилетний юноша, Каспер считал себя многоопытным мужем).

– Вот, Вуек, ты заговорил о том, о чем я сам думаю последние дни… Пребывание в Лидзбарке несомненно очень многому меня научило. Мне стало яснее, как могут прийти на помощь моряку и астролябия и секстант. А трикетрум, этот несложный и мудрый инструмент, которым меня научил пользоваться отец Миколай, произведет переворот в мореплавании… Не знаю, употреблял ли его прославленный генуэзец, пускаясь за Море Тьмы…[23] Да, каноник Коперник – это Учитель, каждому слову которого я внимаю с жадностью, но, как я успел понять, Каспер Бернат не такой ученик, какой ему нужен.

– Да что ты, Касю, какой же ученик еще ему нужен! – сказал боцман с обидой в голосе.

– Не знаю какой, но в точности знаю, что не я. – Каспер еще не закончил фразы, а уже почувствовал необычайное облегчение. Вот-вот, именно это его и гнетет все последние дни: Учитель тратит на него свое драгоценное время и свои драгоценные мысли, а он, Каспер, отнюдь не такой ученик, какой ему нужен. Будь на месте его Збышек, так воинственно настроенный против всяких новшеств в науке, даже это принесло бы больше пользы. Несомненно, Збышек либо проникся бы идеями учителя, либо, по присущему ему философскому складу ума, сумел бы примирить их с учением церкви, а это принесло бы пользу и астрономии, и учению святых отцов… Да господи, любой из друзей Каспера – и Збигнев, и Сташек, и Генрих, даже Ясь-Сорока – был бы лучшим учеником Коперника, и зерна, брошенные им, не пропали бы втуне!

В двенадцать часов отец Миколай прислал Войцеха сообщить Касперу, что он, каноник, испросил у его преосвященства разрешения представить ему молодого бунтаря. Войцех в точности передал слова своего господина.

– Он так и сказал «бунтаря», – повторил старик, улыбаясь. – Наденьте свое лучшее платье, – посоветовал он молодому человеку.

Каспер смущенно оглянулся на свой легонький сундучок, но Вуек тут же пришел ему на помощь.

– Не пристало тебе, безвестному студенту, одеваться в шелка да бархаты, – сказал он решительно, – когда ученейший и влиятельнейший племянник вармийского владыки никогда не снимает монашеской рясы! – И тут же, прикинув в уме, как хорош был бы его любимец в дворянском платье, при шпаге и в сапогах со шпорами, добрый боцман добавил: – Ничего, Каспрук, твое время еще придет. Да ты и в студенческой рясе видный и бравый из себя парень.