Я знал. Примерно месяца полтора назад мы встретились вчетвером — я, Черномырдин, Фёдоров, министр финансов, и Геращенко, председатель Центробанка — и договорились, что впредь финансовые вопросы будем решать согласованно. Ни одна из сторон — ни президент, ни правительство, ни банк не должны совершать никаких односторонних действий, которые могут привести к разбалансировке финансов. После этой встречи нам удалось придерживаться этого очень важного соглашения, хотя на все договорившиеся стороны постоянно шло давление. Всем нужны были деньги. Верховному Совету, регионам, предприятиям, сельскому хозяйству, армии. Приходилось отказывать, отказывать и отказывать. Иногда не дать было просто нельзя, но если такое решение все-таки принималось, мы его согласовывали друг с другом.

Относительно обмена купюр у меня был перед отъездом в отпуск разговор с Черномырдиным. Я знал дату, когда предполагалось совершить эту акцию. Причина обмена заключалась в том, что после появления купюр нового образца на Россию обрушился мощный вал старых денег из бывших республик Союза. Выдержать такой напор оказалось невозможно. Центробанк и правительство приняли решение изъять из обращения старые купюры. Концептуально за собственную рублёвую зону всегда высказывался и министр финансов Борис Фёдоров, поэтому Геращенко считал его в этом вопросе своим союзником.

Во время разговора с премьер-министром мы договорились, что конкретный механизм обмена разработает Центральный банк России. В курсе этой акции будет минимум людей: не хотелось ни паники, ни злоупотреблений — информация такого рода слишком дорого стоит. И, естественно, я попросил, чтобы не совершили тех же глупостей, что и во время павловского изъятия денег в 1991 году.

И вот день обмена настал. Предполагалось, что граждане страны легко и непринуждённо простятся со старыми деньгами, с портретами Ленина, и радостно перейдут на новые купюры, с российским флагом. Но всюду, по всей стране, разразился очередной скандал. Людей вывел из себя не сам факт обмена, большинство отнеслось к этому достаточно спокойно. Но вот то, как предлагалось обменивать деньги, конечно, взорвало общество. Коснулось это и семьи моей старшей дочери.

Вернусь к рассказу о нашем прерванном обеде. Наина спрашивает меня: скажи, что делать Валере? Они же из отпуска не вернутся назад, домой, не на что.

«Боря, ну ты хотя бы нам мог сказать?» — вырвалось у жены. Тут я не выдержал, взревел: «Что?! Никто не знает, а моя семейка знает! Хватит ему и тридцати тысяч на отпуск. Нечего разгуливать!»

Я рассердился. Но и жена почувствовала, что сказала лишнее. Пока остывал, с тоской думал: опять сделали глупость. Которую придётся с трудом исправлять. Ясно, что 30 тысяч рублей на человека — это мало. И ещё большая нелепость — жёсткие сроки, установленные для обмена, две недели. А если человек в командировке, если болеет, если уехал в отпуск?.. Мы сами утонем потом в таких ситуациях, делая исключение для одних, потом для других.

А в Москве в это время продолжал разгораться скандал. С резким заявлением выступил министр финансов Борис Фёдоров, который в этот момент находился в США. Он потребовал немедленной отставки председателя Центрального банка. Газеты, телевидение набросились на власти с такой яростью, что только искры летели. В этот раз объединились и оппозиционные, и правые, и левые, и центристские издания — все забыли об оттенках взглядов, поскольку задело, затронуло за живое, за своё личное абсолютно каждого. Правда, демократическая пресса позволяла себе предположения типа того, что Ельцин не знал о готовящейся провокации с обменом купюр, это грандиозный план Геращенко и Хасбулатова, они хотят натравить на президента народные массы.

Люди, выстраиваясь в очереди к сбербанкам, проклинали Ельцина, Черномырдина и всю тупую советскую власть. Состоялось экстренное заседание Кабинета министров, на котором правительство ещё раз подтвердило, что данная акция необходима, она проводится в интересах России. Руководство Центробанка объясняло разъярённым согражданам, что обмен купюр не ущемит ничьи права, все заработанные деньги в конце концов будут обменены, не надо волноваться. Но никто не хотел ждать этого «в конце концов», на руках у людей были пачки старых денег, накопления на будущее, которые вот-вот превратятся в груду никому не нужных бумажек.

Надо было вмешиваться в этот грандиозный скандал, который потряс всю страну.

Я сказал Коржакову, чтобы он готовил к утру вертолёты, — в воскресенье мы возвращаемся. Жена ахнула, проговорила как бы про себя: «Боря, опять ты не отдохнул», — не слишком надеясь на мой ответ. Она и сама понимала, что в такой момент оставаться на Валдае — отдыхать, удить рыбу, читать книжки, играть в теннис — я физически не смогу. Издёргаюсь, будет только хуже. Поэтому жена кивнула и пошла покорно и привычно собирать вещи. Я позвонил в Москву Черномырдину, попросил, чтобы он, несмотря на выходной, приехал ко мне завтра домой.

В том, что мы должны были отгородиться от вагонов старых денег из других республик, у меня не было сомнений, ясно, что рублю такой нагрузки не выдержать. Я принял решение скорректировать два неприемлемых момента. Во-первых, сумму недекларируемого обмена — я поднял её до ста тысяч рублей, а во-вторых, сроки обмена — они продлевались на месяц.

А зять мой, Валера, жертва недодуманных экономических преобразований, так, кажется, и уехал в отпуск со старыми деньгами. Дотянул как-то до возвращения. Когда отдыхаешь, купаешься, когда ещё молод, отсутствие денег — это разве проблема? Мне бы сейчас такие проблемы…

И все же акция с обменом денег принесла свои плоды. В августе — сентябре — октябре курс рубля перестал падать. Начались не скачкообразные, на десятки процентов, а нормальные колебания. Появились надежды на то, что инфляция (а соответственно и падение производства) станет хотя бы управляемой, что её темпы можно будет сдерживать.

В российской экономике началась «эпоха Черномырдина». Новый премьер принёс в атмосферу рыночных реформ, которые и сейчас продолжаются, неожиданный акцент. Акцент на надёжность, прочность, стабильность.

Я уже говорил о том, что втягивание гайдаровского правительства в жутчайшую идеологическую склоку, в изматывающие дискуссии — нанесло всем нам непоправимый урон. В политическом смысле гайдаровское правительство по изложенным выше причинам оказалось достаточно не защищённым.

Положение совершенно изменилось с приходом Черномырдина. Он понимает, что премьер-министр обязан быть политиком. Обязан, если хотите, прикрывать свою экономическую команду. Обязан выражать определённые устремления, настроения общества.

Как гром среди ясного неба была на восьмом съезде для бросившихся в атаку депутатов речь премьер-министра: взвешенная, определённая, я бы сказал, мужественная речь. Слова «Дайте работать», сказанные человеком, имеющим за плечами такой жизненный опыт, отрезвили на какое-то время даже оголтелый съезд. Честно говорил Виктор Степанович и об ошибках правительства, о тех опасностях, которые угрожают стране в период реформ.

Появление этой фигуры сразу выбивало почву из-под ног Руцкого и Хасбулатова, политиков чисто спекулятивных. Жёсткий, авторитетный премьер создаёт опору для президентской политики — этот второй центр власти как бы цементирует все правительственные группы: и стратегическую, отвечающую за безопасность страны, и экономическую, которая объективно не может не совершать сейчас дестабилизирующие шаги, и политическую, которая «давит» на две остальные, проводя в жизнь демократическую идеологию.

Хасбулатов сразу почувствовал силу Черномырдина, оценил его влияние на настроение в обществе. Недаром в ходе летних месяцев им и его депутатской командой была сформулирована примерно такая идея: парламентская республика с сильным премьером. Они пытались перетянуть премьер-министра на свою сторону, недвусмысленно намекая, что его фигура вполне устраивает парламент. Но Черномырдин на этот союз с «революционным» Верховным Советом не пошёл.