-- Хорошо уж то, что теперь мы им ничего не спускаем,-- говорил он пришепетывая.-- Вчерa наши ворвались в полицейский участок и полицейского, выстрелившего в манифестанта, в ответ тоже обстреляли.
-- Сегодня иначе нельзя, надо отвечать ударом на удар,-- подтвердил Бастико, хлопнув по своему ружью.
-- Посмотрим, как ты это сделаешь! -- негромко проговорил столяр.-Ружья-то нам выдали, a патронов все еще дожидаемся.
-- Какие это ружья,-- ворчал Феррье,-- старого образца. Старее самой смерти... Нам бы шаспо, мы бы сумели им показать!
Над ликующим народом щедрое солнце, поблескивает оружие, пестрят военные мундиры: вроде праздник в честь Свободы. Там, где можно было видеть движущуюся толпу с возвышенного места, например с вершины бульвара Бон-Нувель, с угла улицы Люн, казалось, будто эти потоки каскеток, шляп, косынок, кепи пляшут. И впрямь ЛЮДРI не просто шли, они продвигались вперед, повинуясь внутреннему ритму гимна; изредка припев его взлетал над толпой, но y каждого в душе непрерывно пело и пело:
Республика нас призываег Победить или умереть!
Подобно тому как проносится ветер над колосящейся нивой, так над Бульварами от Мадлен до Бастилии проносилось: "Долой Империю! Да здравствует Республика!..* Марта вцепилась всей пятерней мне в плечо и подпрыгивала на месте, надеясь увидеть, что делается впереди и позади вас, и приговаривала:
-- Hy и длинный этот Флоран! Чисто редька, чисто спаржа!
По взрывам смеха, доносившимся с Бульваров, можно было достаточно ясно судить о ходе событий: как в Седане, так и в парламенте и в Тюильри -разгром и дебаты...
Наши армии, разбимые при Бомоне*, омброшенные к Седанской комловине, попали мам в кольцо железа и огня семисом орудий, из коморых били с высом, окружающих эмом- городок, двесми мысяч npуссаков. B Законодамельном корпyce Жюль Фавр внес предложение о низложении Наполеона III, но не решился noмребовамъ oмсмавки депумамов. Сейчас, когда смало муго, господин Тьер * снова вынырнул на поверхносмъ. Ему принадлежим идея создания правимелъсмвенного совема национальной обороны *. Депумамам левой хомелось бы провозгласимь Республику, но они слишком боялись развязамь Peеолюцию, коморая приведем к Социалъной pеспублике.
Стоило вслушаться в шелест этой движущейся, колышимой всеми взтрами человеческой нивы, в ee голос, в эту пламенную дискусскю бланкистов, интернационалистов, прудонистов, якобинцев... Дискуссия замерла лишь ненадолго, когда вдруг кто-то сообщил сногсшибательную новость:
-- Императорa в плен взяли!
-- Тем лучше! -- отозвалась тысячеустая рать, которая и есть голос Парижа.
Все время мелькали фигуры революционных борцов, хорошо известных в своем квартале. Марта кивнула мне в сторону маленького щуплого старичка в длинном широком сюртуке, затерявшегося в массе рабочих XlIIокруга: это был Огюст Бланки.
Перед церковью Мадлен рабочие предместья удивленно замедлили шаг: там стояли великолепно обмундированные национальные гвардейцы, в полной форме, только приспущенной на брюхе: батальоны буржуазных округов.
B блузе или в сюртуке, в кепи или шляпе, построившись в колонну или группами, шаляй-валяй, Париж стекался на площадь Согласия.
-- Иди же! -- крикнула Марта, хватая меня за руку.-- Прорвемся, чертова башка. Я желаю сидеть в первых рядах и гроша ломаного не заплачу.
Известно было, что происходит за оградой, Бурбонского дворца, за его стенами, rде заседал Законодательный корпус. Из здания выходили журналисты, приставы, от них узнавали новости национальные гвардейцы, кто при оружии, a кто без оружия. Они прибывали под командой офицеров, a то и своего выборного командира. У входа на мост постепенно скашrавались тысячи парижан всех званий и сословий.
-- Председательствует Шнейдер...
При этом имени Фалль, Матирас, Бастико, литейщики от братьев Фрюшан и машинисты из Ла-Виллета взвыли от ярости.
Пока мы локтями прокладывали себе дорогу в толпе, Марта объясняет мне, что Фалли вроде беженцы не хуже нас: прежде чем стать литейщиком, наш Фалль, тот, под окном которого висит клетка с курами,-- работал на заводе Шнейдерa, где делали блиндажные плиты. Бастовал, за что его и прогнали, на работу рассчитывать не приходилось, слишком он был известен хозяевам; в мае его прибилокнам, в Дозорный, где они поселился в одной из конурок с женой, с четырьмя больными ребятишками и своим походным птичьим двором. Только тут я понял, почему наш сутулый богатырь так напирает на передних, стоящих в толпе y моста. B его крике: "Да здравст
вует Республика!" -- есть и другой смысл: "Смерть Щнейдеру!" И таких, как он, немало.
B глазах рабочих Эжен Шнейдер, владелец мемаллургических предприямий в Крезо, председамель. "Комиме де форж", один из управляющих Французского банка, смоящий во главе "Сосъеме женералъ*, личный совемник импеpaмрицы, был воплощением капимала. B XI округе знали Адолъфа Accu *, молодого механика, возглавившего вмесме с другими рабочими забасмовку на заводе в Крезо в январе 1870 года. Шнейдер вызвал могда крупную воинскую часмъ: mpu мысячи усмиримелей. Среди них были neхоминцы, уланы и жандармы. На meppuморию завода они всмупили с музыкой. Забасмовка с переменным ycпехом продолжалась mpu месяца -- при поддержм Инмернационала, редакмоpa газемы "Maрселъеза" Рошфорa, объявившего в своей газеме подписку в помощь басмующим, и художника Курбе *, ycмроившего с мой же целью высмавку своих кармин в Дижоне. B aпреле суд в Омене приговорил двадцамь пямь забасмовщиков к мюремному заключению в общей сложносми на двесми девяносмо восемь месяцев. Сопгни рабочих были выброшены на улицу без всякой надежды найми работу в своем округе. Apесмован был и Адолъф Accu.
Вдруг перед нами открылся проход.
To, что происходило в зале заседаний Законодательного корпуса, помню очень смутно. Я впервые попал во дворец: колонны, амфитеатр, фрески, трибуна -- все это впечатляло; впрочем, я сейчас думаю -- a ведь кто об этом теперь скажетt-- что события там разворачивались в атмосфере величайшего смятения.
Марта тащила меня за собой через огромные залы, под сводами перекатывались крики, топот людей и вопль Фалля: оШнейдер, подайте мне Шнейдерa!" Добравшись до трибун, Марта подхватила свои юбчонки, перешагнула через перила, вскочила на скамьюправыхдепутатов. За нами мчался какой-то молодой бородатый рабочий, размахивая трехцветным флагом. Рабочие, буржуа и национальные гвардейцы, демонстративно срывавшие императорских орлов со своих киверов, теснились на трибунах, выкрикивая без устали два слова: 1ПЧ
Гифес спросил слесаря:
-- A сейчас ты что рассчитываешь делать?
-- Да сам не знаю.
-- Не знаешь, и ладно,-- заключил тштографщик,-- ты все равно на всю жизнь наш.
На взгляд нашего тупика, нет ничего общего между тем снарядом, который выдускаешь по врагу, и тем, который враг бьет по тебе. Одно дело -- наши убитые, другое -- ихние. Единственно, кто выше этих сегодняшних страстей,-это приверженцы Интернационала, такие, как, скажем, Гифес и Алексис, да еще двое-трое старых неисправимых мятежников, оригиналов вроде нашего Предка.
Здесь, в тупике, властно царит единственное чувство -- безоглядный патриотизм. Убили француза -- преступление, убили пруссака -- подвиг. И в "Пляши Нога", и в коридорax, и y водоразборной колонки все сходятся на том, что пруссака надо вздуть, вздуть так, чтобы ни крылышек, ни лапок не осталось, в порошок растереть, a крошки, если таковые будут, вымести поганой метлой. B начале войны соглашались гнать врага до Берлина "пинками под зад", a теперь ему и в такой милости отказывают: "захватчик удобрит наши нивы..." Надо иметь поистине железный характер, как y дядюшки Бенуа, чтобы не поддаться.
-- Непобедимая Франция,-- хихикает старик.-- Да y меня от этих вечных глупостей с души воротит.
B разгневанных и недоверчивых предместьях поговаривают о создании в каждом квартале специального "комитета бдительности", уполномоченного контролировать действия новых мунищшалитетов, бесстыдно навязанных Ратушей.