ГРУДЬЮ ПРИКРОЕМ РОДИНУ-МАТЬ!

Все бойцы в этой казарме и даже старший политрук Кац никак не могли приходиться внуками русским дворянам Суворову и Кутузову, потому что были евреями. Да еще из Литвы. О том, что их зачислили во внуки Суворова и Кутузова, они и представления не имели. И по очень простой причине - не умели читать по-русски.

Одна лишь уборщица Глафира могла претендовать на кровную связь с великими полководцами, но тогда бы ее следовало называть не внуком, а внучкой.

- Не отвлекаться! - строго предупредил солдат старший политрук Кац. - Одно из двух. Или вы будете смотреть на Глафиру... или...

- Одно из двух, - услужливо подсказал политруку рядовой Мотл Канович.

Кац проходил с солдатами - новобранцами Шестнадцатой Литовской дивизии раздел Устава Внутренней службы Рабоче-Крестьянской Красной Армии, посвященный боевому знамени.

- Канович! Встать! Повтори, что такое знамя.

Мотл Канович, бывший портной из местечка Ионава, вылез из-за парты и, сутулясь, свесил руки по швам.

- Можно отвечать на идише? - спросил он по-еврейски.

- Нет. Только на русском. Мы, Канович, не в вашем местечке Ионава, а в России, и здесь протекает не река Неманас, а Волга-матюшка река.

Уборщица Глафира, которая, кроме русского, других языков не знала и до того, как попала вольнонаемной в Литовскую дивизию, даже не предполагала о их наличии, не разгибаясь, поправила политрука:

- Не матюшка, а матушка. Господи, политрук, а чего лопочет!

- Глафира! - стал строгим Кац. - Одно из двух. Или вы замолчите и не будете мешать... или...

- Да мне-то что?.. - повернула к нему почти заголенный зад Глафира и сильным толчком тряпки погнала пену по доскам. Ты - командир, ты и учи.

- Ну, так все-таки, что такое знамя, Канович?

- Знамя?.. Вас-интересует, что такое знамя?..

- Да, меня интересует.

- Хорошо... Это... это... Ну, флаг.

- Знамя, Канович, - это символ.

- Что такое символ? - спросил Канович.

- Что такое символ? - переспросил Кац и задумался. Символ... Это... это... Символ.

- Может быть, на идиш? - попробовал выручить политрука бывший портной.

- Никаких идиш! - рассердился Кац. - Устав Красной Армии написан по-русски. Еврейского Устава пока еще нет... и не будет.

- Кто знает? - пожал плечами рядовой Моня Цацкес.

- Цацкес, встать! Идите, Цацкес, ко мне. Вот здесь, на плакате, нарисовано наше красное знамя. Объясните мне и своим товарищам, из чего оно состоит.

- А чего объяснять-то? - заметила, выкручивая тряпку, Глафира. - Переливать из пустого в порожнее...

Моня Цацкес, невысокого роста, но широкий в кости новобранец пошел к политруку, ступая по свежевымытому полу на носках своих красных больших ботинок, и сделал круг, обходя обширный Глафирин зад.

- Знамья, - взглянув на плакат, почесал стриженый затылок Цацкес, - составлено... из...

- Господи! Не знамья, а знамя, - вмешалась Глафира, не разгибаясь и с ожесточением гоняя тряпкой мутную лужу.

- Не перебивать! - одернул Глафиру старший политрук. Продолжайте, Цацкес.

- Знамья состоит из... красной материи...

- Не материи, а полотнища, - качнул рыжим одуванчиком Кац. - Дальше.

- Из палки...

- Не палки, а древка.

- Что такое древко? - удивился Цацкес.

- Палка. Но говорить надо - древко.

- Надо так надо.

- Солдатская доля, - вздохнула Глафира, - хочешь не хочешь, говори, что прикажут.

- Дальше, Цацкес.

- На конец палки, то есть... этого самого... как его... надет, ну, этот... как его... Можно сказать на идише?

- Нет. По-русски, Цацкес, это называется наконечник. То есть то, что надето на конец.

- Объяснил! - хмыкнула Глафира. - Мало ли чего надевают на конец?

- А что мы видим в наконечнике? - спросил Кац.

- Мы видим... - задумался Цацкес, вперившись своими круглыми черными глазами в плакат. - Мы видим... этот... ну как его... Молоток!

- Молот, - поправил Кац. - И...

- И... - повторил за ним Цацкес. - Что это, я знаю, а выговорить не могу.

- Серп, батюшки! - вставила Глафира. - Чего тут выговаривать?

- Серп, - сказал Цацкес.

- Значит, серп и молот, - подвел итог старший политрук Кац.

- Правильно, - согласился Цацкес.

- А что означают серп и молот? - подумав, спросил старший политрук.

- Не знаю... - простодушно сознался рядовой Цацкес.

- Много упомнишь... на таком пайке... - сочувственно вздохнула Глафира, повернув зад к аудитории, и солдаты все как один снова пригнули стриженые головы к партам, силясь разглядеть что-то под ее задравшейся юбкой.

- Серп и молот - это символ, - сказал Кац и строго посмотрел на зад уборщицы, остервенело шуровавшей замызганный пол казармы.

- Дожила Россия, - сокрушенно вздохнула Глафира. Докатилась, матушка... защитников понабирали... Много они навоюют.

Моня, возвращаясь на место, не сумел разминуться с Глафириным задом.

- Уйди, нехристь! - разогнулась Глафира, показав свое плоское, изрытое оспой лицо, и беззлобно замахнулась тряпкой.

Моня вприпрыжку добежал до своей парты и плюхнулся рядом со Шлэйме Гахом, который в мирное время был шамесом в синагоге.

Старший политрук Кац уставился в книжку Устава и стал зачитывать вслух, раскачиваясь, с подвывом, как молитву:

- Знамя - символ воинской чести, доблести и славы, оно является напоминанием каждому солдату, сержанту, офицеру и генералу об их священном долге преданно служить Советской Родине, защищать ее мужественно и умело, отстаивать от врага каждую пядь родной земли, не щадя своей крови и самой жизни...

Моня наморщил лоб, силясь уловить что-нибудь, и, не добившись успеха, шепнул соседу:

- Вы что-нибудь понимаете?

Шлэйме Гах скосил на него большой, навыкате, грустный глаз:

- Рэб Цацкес, запомните. Я - глухой на оба уха. За два метра уже не слышу. Делайте, как я. Смотрите ему в рот.

- Знамя всегда находится со своей частью, а на поле боя в районе боевых действий части, - уже чуть не пел старший политрук Кац. - При утрате знамени командир части и непосредственные виновники подлежат суду военного трибунала, а воинская часть - расформированию...

ПЕРЕХОДЯЩАЯ КРАСНАЯ ВОШЬ

В самый разгар войны с немцами Сталин дал приказ прочесать все уголки России и найти литовцев, чтоб создать национальную литовскую дивизию. Как ни старались военкоматы, кроме литовских евреев, бежавших от Гитлера, ничего не смогли набрать. Пришлось довольствоваться этим материалом. Литовских евреев извлекали отовсюду: из Ташкента и Ашхабада, из Новосибирска и Читы, отрывали от причитающих жен и детей и гнали в товарных поездах к покрытой толстым льдом реке Волге.