Сироты с удивлением взглянули на солдата.

- Я ничего подобного не слыхал ни от вашей матери, ни от генерала... Это меня не меньше вашего поражает, дети.

Роза продолжала все с увеличивающимся волнением и любопытством:

"Да, и наконец, дорогая Ева, иногда самые странные на первый взгляд вещи объясняются случаем, или сходством, или игрой природы. Ведь чудесное очень часто является или следствием оптического обмана, или игрой воображения, и приходит время, когда все, что казалось в нем сверхъестественным и сверхчеловеческим, объясняется очень просто и самым естественным образом. Не сомневаюсь, что и наши _чудеса_ объяснятся когда-нибудь очень по-земному".

- Видите, дети, сперва-то покажется чудом, а потом выходит... самая простая штука... А сперва и не понять ничего...

- Раз это говорит наш отец, мы должны этому верить и не удивляться ничему. Не правда ли, сестрица?

- Конечно... раз все это в один прекрасный день должно найти свое объяснение.

- А и в самом деле, подумайте-ка, - сказал Дагобер после минутного молчания, - представьте себе, что кто-нибудь не знал бы, что вас двое и что вы так необыкновенно похожи друг на друга, так похожи, что и самый близкий человек вас не сразу различит... Ну, так подумайте, не представилась ли бы ему всякая... чертовщина по поводу таких двух маленьких ангелочков, как вы?

- Ты прав, Дагобер. Так можно объяснить многое, как говорит и наш отец.

Чтение продолжалось:

"Впрочем, моя милая Ева, я отчасти горжусь тем, что в жилах Джальмы течет и французская кровь. Отец его был женат на француженке, родители которой давно уже переселились в Батавию, на остров Яву. Это сходство в положении, - так как и ты ведь родом француженка и твои родители тоже жили на чужой земле, - кажется, еще больше увеличило мою симпатию к старику. Но, к несчастью, он давно уже потерял дорогую жену, которую боготворил.

Послушай, Ева, моя дорогая возлюбленная, знаешь, моя рука задрожала, когда я писал эти слова... Я знаю... это слабость... я безумец... но, увы, мое сердце невольно сжимается и готово разорваться... Господи! если меня постигнет подобное несчастье... А наш ребенок... что будет с ним в этой варварской стране?.. что станется с ним без тебя... без меня? Нет, нет!.. Это безумный, необоснованный страх!.. Но какая пытка находиться в такой мучительной неизвестности!.. Ведь я ничего не знаю... Где ты? Что с тобой?.. Что ты делаешь?.. Прости меня за эти черные мысли... они часто овладевают мной помимо воли... Ужасные, нестерпимые минуты! Когда я откину эти мрачные мысли, я себя утешаю так: ну, хорошо, я несчастен, одинок, я изгнанник, но все-таки там, далеко, на краю света есть два сердца, которые бьются для меня: ты и наше дитя... моя дорогая Ева!"

Роза насилу дочитала последние слова. Рыдания заглушили ее голос. Между грустными предчувствиями генерала Симона и печальной действительностью была скорбная связь. Да и вообще слишком уж задевала за живое и трогала эта беседа храброго солдата накануне страшного боя, при свете бивуачных огней, беседа, которой он старался заглушить тоску тягостной разлуки, не предполагая еще, что эта разлука стала вечной.

- Бедный генерал, он и не подозревает о нашем несчастье, - оказал Дагобер. - Но он не знает также, что вместо одного ребенка у него их двое... это все-таки будет для него утешением! А знаешь, Бланш... продолжай чтение теперь ты: Роза утомилась... она слишком взволнована, да и справедливее поделить поровну удовольствие и горесть при этом чтении.

Бланш взяла письмо, а Роза, вытерев глаза, прилегла к ней на плечо. Чтение продолжилось.

"Теперь я спокойнее, моя милая Ева, я прогнал мрачные думы и хочу вернуться к нашей беседе.

Сообщив тебе достаточно об Индии, я хочу поговорить теперь о Европе. Только вчера вечером один верный человек достиг наших аванпостов и передал мне письмо, адресованное из Франции в Калькутту. Наконец-то я получил весть об отце и успокоился на его счет. Письмо помечено августом прошлого года. Из него я узнал, что предыдущие письма где-то затерялись, а я, не получая их целых два года, предавался мучительной тревоге относительно его участи. Дорогой батюшка, годы на нем не отразились, он остался все тем же: та же энергия, та же сила, то же здоровье, как пишет он мне... по-прежнему работает простым рабочим и гордится этим, по-прежнему верен строгим республиканским воззрениям и надеется на лучшее будущее... Он уверен, что "время близко", и подчеркивает эти слова... Он же сообщает мне новости о семье нашего старого Дагобера, нашего друга... Знаешь, Ева, мне становится как-то легче на душе, когда я вспоминаю, что он с тобой... потому что я твердо уверен, что этот превосходный человек пошел за тобою в ссылку!.. Какое золотое сердце под суровой солдатской оболочкой!.. И как он, верно, любит наше дитя!.."

При этом Дагобер закашлялся и, наклонившись, принялся искать свой клетчатый носовой платок на полу, хотя он был у него на коленях. Он оставался согнувшись несколько секунд, затем поднялся и крепко отер свои усы.

- Как хорошо тебя знает наш отец!

- Как он угадал, что ты нас любишь!

- Хорошо, хорошо, деточки... оставим это... Читайте поскорее то, что генерал говорит об Агриколе и о Габриеле, приемном сыне моей жены... Бедная жена!.. И подумать только, что, может быть, через три месяца... Читайте же, читайте, дети, - прибавил солдат, желая скрыть свое волнение.

"Я не теряю надежды, что когда-нибудь до тебя дойдут эти листки, дорогая Ева, и поэтому опишу здесь то, что может заинтересовать нашего Дагобера. Для него будет большим утешением услышать что-нибудь о своей семье. Мой отец, старший мастер у добрейшего господина Гарди, говорит, что последний взял к себе и сына нашего Дагобера. Агриколь работает в мастерской отца, и отец от него в восторге. Он пишет, что это сильный, высокий юноша, как перышко подкидывающий свой тяжелый кузнечный молот, веселый, умный и трудолюбивый; лучший рабочий на фабрике, что не мешает ему, после тяжелого рабочего дня, возвратившись к матери, которую он обожает, сочинять замечательные патриотические песни и стихи. Они пользуются громадным успехом и распеваются во всех мастерских, потому что полны возвышенной энергии, а припевы у них такие, что разогреют самое холодное и робкое сердце".