- Я тоже не поняла, сестра; мы, кажется, всегда стараемся делать все так, чтобы угодить нашей матери, которая нас видит и слышит...
- Мы стараемся платить любовью за любовь, мы ни к кому не питаем злобы... мы всему покоряемся без ропота... В чем же можно нас упрекнуть?
- Ни в чем... Но, видишь, сестра, мы, может быть, делаем зло невольно.
- Мы?
- Ну да!.. Поэтому я тебе и сказала: я боюсь, что мы - предмет тревоги для жены Дагобера.
- Да как же это?..
- Послушай, сестрица... Вчера Франсуаза хотела шить мешки из этого толстого холста, что на столе...
- Да... а через полчаса она с грустью сказала нам, что не может продолжать работу, что глаза отказываются ей служить, что она слепнет...
- Так что она не может больше трудом зарабатывать себе на пропитание...
- Нет. Ее кормит сын, господин Агриколь... У него такое хорошее лицо, он такой добрый, веселый, открытый, и, кажется, он так доволен, что может заботиться о матери!.. Поистине это достойный брат нашему ангелу Габриелю!
- Ты сейчас поймешь, почему я об этом заговорила... Наш старый друг Дагобер сказал нам, что денег у него почти ничего не осталось...
- Это правда.
- Он так же, как и его жена, не в состоянии заработать на жизнь; бедный старый солдат, что он может делать?
- Ты права... Он может только любить нас и ходить за нами, как за своими детьми.
- Значит, поддерживать его должен опять-таки господин Агриколь, потому что Габриель, бедный священник, у которого ничего нет, ничем не может помочь людям, его воспитавшим... Таким образом, Агриколь вынужден один кормить всю семью...
- Конечно... Дело идет о его матери, о его отце... это его долг, и он им нисколько не тяготится!
- Это-то так... Но мы... Относительно нас у него нет никаких обязательств...
- Что ты говоришь, Бланш?
- А то, что если у нас нет ничего, то он должен будет работать и на нас...
- Это верно! Я и не подумала об этом!
- Видишь, сестра... Положим, что наш отец - герцог и маршал, как говорит Дагобер... Положим, что с нашей медалью связаны великие надежды, но пока отца с нами нет, пока наши надежды еще не осуществились, - мы все еще только бедные сироты, обременяющие этих славных людей, которым мы уже стольким обязаны и которые находятся в такой большой нужде, что...
- Отчего ты замолчала, сестра?
- Видишь ли, то, что я тебе сейчас скажу, может иного рассмешить. Но ты поймешь меня правильно. Вчера жена Дагобера, видя, как ест бедняга Угрюм, заметила печально: "Господи, да ему нужно не меньше, чем человеку!" Знаешь, она это так грустно вымолвила, что я чуть не заплакала... Подумай, как, значит, они бедны... А мы еще увеличиваем их нужду!
Сестры печально переглянулись, но Угрюм, казалось, не обратил никакого внимания на упрек в обжорстве.
- Я тебя понимаю, Бланш, - вымолвила наконец Роза после недолгого молчания.
- Мы не должны быть в тягость никому... Мы молоды и достаточно мужественны. Пока наше положение не прояснилось, вообразим, что мы дочери рабочего... К тому же разве наш дедушка не простой ремесленник? Поищем себе работу и будем трудом добывать свой хлеб... Сами зарабатывать себе хлеб... Этим можно гордиться и какое это счастье!..
- Дорогая моя сестренка, - сказала Бланш, обнимая Розу, - какое счастье! Ты опередила меня... Поцелуй меня.
- Я тебя опередила?
- Ты знаешь, я сама составила такой же план... Когда вчера жена Дагобера с горестью воскликнула, что зрение у нее совсем пропало, я взглянула в твои добрые большие глаза, вспомнила при этом, что у меня такие же, и подумала: однако если глаза бедной жены Дагобера ничего не видят, то глаза девиц Симон, напротив, видят прекрасно... Нельзя ли ими заменить ее?.. - добавила Бланш, улыбаясь.
- И неужели девицы Симон так уж неловки, чтобы не сшить грубых мешков из серого холста? - прибавила Роза, улыбаясь, в свою очередь. - Может быть, сперва руки и натрудим, но это ровно ничего не значит.
- Видишь... мы, значит, опять, как всегда, думали об одном и том же! Я хотела тебя удивить и сообщить свой план, когда останемся одни.
- Да, все это так, но меня кое-что беспокоит.
- Что же?
- Во-первых, Дагобер и его жена не преминут сказать нам: "Вы не созданы для этого... шить грубые, противные, холщовые мешки! Фи!.. И это дочери маршала Франции!" А если мы будем настаивать, они прибавят: "У нас для вас работы нет... угодно, так ищите, где знаете!" Что же тогда будут делать девицы Симон? Где они станут искать работу?
- Да, уж если Дагоберу что-то придет в голову...
- О, так нужно как следует к нему приласкаться...
- Ну, знаешь, это не всегда удается... Есть вещи, в которых он неумолим. Помнишь, как было дорогой, когда мы хотели ему помешать так заботиться о нас...
- Идея, сестра! - воскликнула Роза. - Прекрасная идея!..
- Ну говори скорее, что такое?..
- Ты заметила эту молоденькую работницу, которую все зовут Горбуньей: такая предупредительная, услужливая девушка?
- О, да!.. Такая скромная, деликатная... Кажется, она боится и смотреть на людей, чтобы их не стеснить чем-нибудь. Вчера она не заметила, однако, что я на нее смотрю, и мне удалось поймать ее взгляд, устремленный на тебя. Выражение лица у нее в это время было такое доброе, хорошее; казалось, она так счастлива, что у меня навернулись слезы на глаза - до того это меня растрогало...
- Ну, вот и нужно спросить у Горбуньи, где она достает себе работу, так как она, конечно, ею живет.
- Ты права, она нам расскажет; а когда мы это узнаем, то как бы Дагобер ни ворчал, а мы будем так же упрямы, как и он.
- Да, да, мы покажем, что и у нас есть характер... что не зря в нас течет солдатская кровь! Он часто это повторяет.
- Мы ему скажем: "Ты думаешь, что мы будем когда-нибудь очень богаты; тем лучше, милый Дагобер, мы с еще большим удовольствием вспомним тогда это время".
- Итак, Роза, решено? Не так ли? Как только Горбунья придет, мы ей откроем наш замысел и попросим ее совета. Она такая добрая, что наверное не откажет нам.
- И когда наш отец вернется, он несомненно оценит наше мужество!
- Конечно! Он похвалит нас за то, что мы решились трудиться сами для себя, как будто совершенно одиноки на земле.
При этих словах сестры Роза вздрогнула; облако грусти, почти ужаса омрачило ее черты.