– Это она… она тебя посылала?

Роза отрицательно покачала головой.

– Нет, я подумала, что…

Кристоф поблагодарил ее взглядом. Сердце Розы растаяло.

– Кристоф, бедный мой Кристоф! – повторяла она.

Рыдая, Роза бросилась ему на шею. Кристоф понял, как драгоценна эта чистая нежность. Он так нуждался в утешении! И он обнял ее.

– Какая ты хорошая, – сказал он, – ты, значит, любила ее…

Роза высвободилась из объятий Кристофа, бросила на него горящий взгляд и, ничего не ответив, снова зарыдала.

Этот взгляд все сказал ему. Взгляд этот говорил: “Не ее я любила, а…”

Наконец Кристоф увидел то, чего не желал видеть все эти долгие месяцы. Он понял, что Роза его любит.

– Тише! – сказала Роза. – Мама меня зовет.

Со двора доносился голос Амалии.

– Ты пойдешь к себе? – спросила Роза.

– Нет, – ответил Кристоф, – я пока еще не могу, я не могу говорить с мамой… Потом пойду.

– Тогда посиди здесь, – посоветовала Роза. – Я сейчас вернусь.

Кристоф остался один в темном сарайчике; узкая полоска света проникала сквозь окошко, затканное паутиной. С улицы доносились крики торговки, за стеной в соседней конюшне фыркала лошадь и нетерпеливо стукала копытом. Открытие, только что сделанное Кристофом, не доставило ему никакого удовольствия, но на минуту отвлекло его от черных мыслей. Теперь он объяснил себе многое, чего раньше не понимал. Десятки мелких, незначительных фактов, которым он раньше не придавал никакого значения, пришли ему на память и получили новый смысл. Он удивлялся, что может думать сейчас о таких пустяках, негодовал на себя, что смел хоть на минуту забыть свое горе. Но горе это было так велико, так давило грудь, что в действие вступил инстинкт самосохранения, более властный, чем воля, чем мужество, чем любовь; он-то и заставил Кристофа отвлечься, ухватиться за новую мысль, подобно тому, как утопающий в отчаянии хватается за первый попавшийся предмет, даже зная, что не спасется, а только для того, чтобы хоть миг продержаться на поверхности. Впрочем, именно потому, что Кристоф страдал, он чувствовал теперь, как страдает другой человек, страдает из-за него. Он оценил эти слезы, которые сам же исторг сейчас… Он жалел Розу. Он вспоминал, как был жесток с ней, и знал, что и впредь будет жесток. Ведь он не любил ее. Зачем ему любовь Розы! Бедная девочка!.. Напрасно он твердил себе, что она хорошая, добрая (ведь только сейчас она доказала свою доброту). А на что ему ее доброта? На что ему ее жизнь?

“Почему, – думал он, – умерла не она и почему та не осталась в живых?”

“Она жива, она любит меня, – думал он, – она может говорить мне о своей любви сегодня, завтра, всю жизнь, а та, единственная, которую я любил, она умерла, так и не сказав мне, что любит меня, и я не сказал ей, что люблю ее, и никогда я не услышу от нее слов любви, и никогда она не узнает…”

И вдруг он вспомнил последний вечер, вспомнил, как они разговаривали и как их разговору помешала Роза. Теперь он ненавидел Розу…

Дверь сарайчика скрипнула. Роза шепотом окликнула Кристофа и в темноте ощупью добралась до него.

Она взяла его за руку. Ему вдруг стало невыносимо ее присутствие, и он напрасно упрекал себя за это чувство – оно было сильнее его.

Роза молчала. Она так глубоко жалела Кристофа, что научилась даже молчать. Кристоф был благодарен ей за то, что она не смущает его горе ненужными словами. Однако ему хотелось знать… Ведь Роза, только одна Роза могла говорить с ней. Он спросил еле слышно:

– А когда она…

(Он не осмелился сказать: “умерла”.)

– В субботу на той неделе, – ответила Роза.

Вдруг воспоминания прорезали тьму.

– Ночью, – сказал он утвердительно.

Роза с изумлением посмотрела на Кристофа и подтвердила:

– Да, ночью, между двумя и тремя часами.

Похоронная мелодия пришла ему на память.

Дрожа, он спросил:

– Она очень страдала?

– Нет, слава богу, нет, дорогой Кристоф, совсем почти не страдала. Она ослабела. Даже не боролась с болезнью. Мы сразу поняли, что она умрет.

– А она понимала?

– Не знаю. Думаю…

– Она что-нибудь говорила?

– Нет, ничего. Стонала только, как ребенок.

– Ты была там?

– Да, была, целых два дня, пока ее брат не приехал.

В порыве признательности Кристоф крепко сжал руку Розы.

– Спасибо тебе!

Роза почувствовала, как вся кровь прилила к ее сердцу.

Помолчав немного, он произнес наконец те слова, которые жгли его:

– А мне она ничего не велела передать?

Роза печально покачала головой. О, если бы она могла ответить так, как ему хотелось!.. И она упрекала себя; что не умеет лгать. Она попыталась его утешить:

– Она ведь была без сознания.

– А она говорила что-нибудь?

– Говорила, только никто не мог понять. Очень тихо говорила.

– А где ее дочка?

– Брат увез к себе в деревню.

– А она?

– Ее похоронили в деревне. В прошлый понедельник увезли.

Оба заплакали.

Раздался голос г-жи Фогель, она опять звала Розу. Оставшись один, Кристоф мучительно думал о днях, протекших после ее смерти. Восемь дней, уже восемь дней… О боже, что с ней сталось!.. Ведь всю неделю дождь поливал землю. А он тем временем смеялся, был счастлив!

Он нащупал в кармане сверток, завернутый в шелковистую бумагу; это были серебряные пряжки, он купил их ей, для туфелек. Он вспомнил тот вечер, когда его рука сжимала маленькую ножку, с которой соскользнула туфля. Маленькие ее ножки, что с ними сталось теперь? Как, должно быть, им холодно!.. Он подумал, что так и не познал ее желанное тело и прикосновение к этой теплой и живой ножке было единственным и последним. Ни разу он не осмелился притронуться к ней, обнять ее, прижать к себе. И вот она ушла – неузнанная. Он ничего не знал о ней, не знал ни ее души, ни ее тела. Как ему вспоминать о ее земной оболочке, о ее жизни, о ее любви?.. Да и любила ли она его? Где доказательства?.. Ни письма, ни слова

– ничего у него нет. Где найти, где обрести ее, вне или в самом себе? О небытие! Ничего не осталось ему от нее, кроме любви к ней, ничего не осталось, кроме любви… И наперекор всему неистребимое желание вырвать любовь из-под власти разрушения, настоятельная потребность отрицать смерть силою неистовой веры привязывали его к этой любви, к тому, что от нее уцелело.