Отто визжал, судорожно загребая руками и ногами, извиваясь всем телом на земле, под тяжестью прижавшего его сверху вампира.

Курт жадно пил кровь.

Да, конечно, пить кровь у бессознательной, полубесчувственной, полностью послушной тебе жертве - гораздо проще.

Но насколько же слаще ощущать трепет ее тела, судорожные попытки освободиться!

Крик Отто оборвался коротким стоном, а после профессор только всхлипывал...

Курт продолжал ритмично сосать кровь, но даже наслаждение не оглушило его настолько, чтобы он утратил бдительность. С другими вампирами такое случалось, с Куртом - никогда. Все-таки при жизни он был солдатом. И потому Курт почувствовал, когда в саду появились и другие вампиры.

Он оторвался от жертвы, коротко лизнул ранки, чтобы кровь не пропадала зря - и поднялся.

Возле скамейки - там, где им обычно оставляли жертв - стояли Мария и Рита. Их глаза горели голодом. Чуть дальше, в темноте деревьев, светилось тонкое лицо графа Карди. Рядом с ним - слегка позади, словно прячась за его плечом - стояла Лизе-Лотта.

Курт подхватил стонущего Отто на руки и понес к ним - осторожно, торжественно - так, как жених несет невесту к брачному ложу!

Он прошел мимо Марии и Риты, и остановился перед графом.

Бросил Отто на землю у его ног.

- Вот, Хозяин. Возьми его кровь.

Граф Карди снисходительно улыбнулся и склонился над профессором Хофером.

Лизе-Лотта проснулась в своем гробу от привычного уже, сосущего чувства голода. Немного полежала, прислушиваясь к себе - и к тихим звукам, наполнявшим подземелье вокруг ее гроба: чьи-то далекие шаги, еще более далекие перешептывания, шелест осыпающегося между старых камней песка, плеск капель, журчание воды... Привычный звуковой фон! С каждым разом ей все меньше хотелось поднимать крышку и выходить. Гроб казался ей уютным убежищем. А за его пределами простирался суетный, враждебный ей мир. Мир, в котором ей приходилось охотиться и убивать.

Когда-то, когда она была еще жива, больше всего на свете Лизе-Лотта хотелось стать сильной. По-настоящему сильной. Чтобы ее уже никто не мог бы обидеть, а даже напротив: чтобы она могла отомстить всем, всем... Еще ей хотелось, чтобы о ней кто-то заботился, как о ребенке. Как о маленьком, беззащитном ребенке. И еще - преложить заботы о Михеле со своих плеч на чьи-нибудь еще. Да, ей хотелось стать сильной, ей хотелось найти покровителя, ей хотелось избавиться от забот - и все для того, чтобы наконец-то обрести свободу и покой! Она никогда не знала покоя и свободы... И всегда мечтала о них.

Теперь все сбылось. Она стала сильной и больше никто не представлял опасности для нее, зато она была опасна для всех! Милый Раду заботился о ней именно так, как ей когда-то хотелось. И заботы о Михеле как-то сами собой снялись с нее...

Но вот покоя она так и не обрела. Наоборот: теперь ее существование стало еще тревожнее, чем тогда, когда в груди у нее билось живое сердце! Теперь ей почему-то казалось, что быть жертвой - легче, чем быть палачом.

В самом начале своего призрачного существования, в эйфории от собственной чудесной силы, в упоении новизной, Лизе-Лотта радовалась каждому убийству, каждой капле крови, выпитой у этих солдат! Тогда ей казалось, что она - это уже больше не она, а какая-то другая женщина: сильная, отважная, безжалостная, беспечная, прекрасная...

Прошло немного времени и эйфория схлынула.

И теперь Лизе-Лотта понимала, что она - это по-прежнему она. Всего лишь она, Лизе-Лотта Гисслер, по мужу - Фишер. И никому она не отомстила... Убила нескольких солдат - ну, и что с того? Некоторые из них были плохими людьми, некоторые - очень плохими... Но никто из них не был виновен в несчастьях, постигших Лизе-Лотту и ее близких. Никто конкретно - и все вместе! Но отомстить всем - нельзя. Потому что, когда убиваешь одного, другого, третьего, - всем остальным это в лучшем случае безразлично. А в худшем - они позлорадствуют. Или просто порадуются, что несчастье постигло не их, что они - уцелели. Кажется, она хотела отомстить Курту... За что? За тех людей, которых он расстрелял в гетто? Но ведь он в гетто никогда не служил. Это был единичный случай... И в глубине души эти люди были безразличны Лизе-Лотте. Ей было жаль их всех... Но "все" - это слишком расплывчато. На самом деле в Курте она ненавидела не конкретного человека, а символ. Воплощение своей слабости и своих несчастий. Воплощение той силы, которая раздавила ее семью, убила Аарона и Эстер. Но Курт на самом-то деле не был этой силой... Он был всего лишь человеком. А силе отомстить нельзя. И даже Курту она не отомстила: она дала ему вечную жизнь и возможность воплощать все худшее, что только было в нем! Курт радуется, когда приходит время охоты. Курт торжествует, когда прокусывает артерию - и когда чувствует последнее содрогание. А она...

Она устала от этого! Она снова устала! И она не свободна, она совсем не свободна! Лизе-Лотта всхлипнула от жалости к себе. Но слез не было. И откуда им взяться: ведь она опять голодна! А плачут вампиры кровью... И то - только тогда, когда есть избыток этой самой крови.

Лизе-Лотта уперлась ладонями в крышку гроба и отбросила ее.

Медленно поднялась.

Курт уже вылез из своей ямы и сидел возле стены: неподвижный, как сфинкс, и такой же загадочный.

Сегодня он был еще сильнее измазан землей, чем обычно, а глаза его казались совершенно красными!

- Он здесь, - произнес он вслух, хотя обычно вампиры общаются между собой безмолвно, образами, а не словами. - Он в замке! Прячется, как крыса в подземелье... Хотя как раз крысы-то в наших подземельях не прячутся.

- Кто? - удивилась Лизе-Лотта, пытаясь, как обычно, проникнуть в сознание Курта и просто понять, о ком он говорит...

Но ей это не удалось. Последнее время Курт каким-то образом умудрялся закрывать свое сознание от нее - и, по-видимому, от других вампиров тоже. Раду был этим очень недоволен и снова заговорил о том, что в семействе должен быть только один мужчина - и подчиненные его власти женщины, потому что другой мужчина вряд ли согласится долго терпеть над собою власть, он попытается захватить ее, мужчины более склонны к борьбе и властвованию, чем послушные и кроткие женщины... Раду намекал, что убьет Курта, если хотя бы заподозрит в непослушании! Но Лизе-Лотте теперь это было совершенно все равно.