Внизу я еще и еще тряс головой и вертел в ушах пальцами. Если можно слышать, как через мутное стекло, то я слышал именно так. Потому, должно быть, и принял какой-то посторонний шум за часть своего возвращения в звуковой мир. Но шум усилился, и я уже различал, что это в соседнем переулке подъехала машина. Хлопнули дверцы. Невнятно перекликнулись голоса. Я весь застыл. "Принеси ведро", -- я отчетливо услышал хриплый мужской голос. Загремело железо. Тогда я наконец дернулся, поскользнулся и, выровнявшись, опрометью кинулся туда...

...Вечером я не напился, и это был самый мужественный поступок в моей жизни. Мне требовалось ясное сознание, чтобы забыть, как, завернув, я вылетел за угол в тупичок, где едва разъехались бы две легковушки. Поперек тупичка лежали груда каких-то ящиков, бочки с краской, вдоль стены -- леса. Без сомнения, все это не страгивалось с места уже давно. Ничего больше не было здесь. Людей не было, машины не было. Ничего.

Выезжали на рассвете. Вчерашний дождь продолжался, неизменный, терпеливый, и у меня появилось ощущение, что все -- один долгий день и так будет всегда. Риф, привыкшая к кабине, восседала, зажав между передними лапами ящик с консервами, и делала вид, что охраняет его. На самом деле ее гораздо больше занимал качающийся дворник перед носом, она не одобряла его, фыркала и взрыкивала.

Машину я набил сверх всякой меры и теперь с ужасом представлял, как мы садимся где-нибудь по самые оси. Впрочем, такого быть вроде не должно -- я хорошо помнил место, куда мы направлялись.

Мокрое шоссе было чисто и голо, и я недоумевал, почему не встречается аварий, покуда не сообразил, что машины здесь попросту слетали с полосы. Потом я увидел подтверждения этому и видел их еще не раз. Сбитые столбики на поворотах, рассыпанные леденцы стекол и в кюветах, либо в кустах, либо забившиеся в толпу ельника беспомощные круги колес и грязь днищ, искореженное, нередко вычерненное огнем железо с полопавшимся лаком -механические трупы, разлагающиеся много дольше трупов из плоти, ко все-таки разлагающиеся. На крупной магистрали нескольких километров не проходило, чтобы не стояли при ней домики, дачные поселки, был даже один или два малых города. Я часто бил по шайбе гудка -- из-за животных. Они, всю жизнь, верно, проведя рядом с шоссе, за дни безмолвия соскучились по автомобильным звукам и выходили к нему и на него. Серый день вокруг делился на множество оттенков, и я наблюдал их, одновременно и радуясь, и беспокоясь. Это чувство -- радости и беспокойства -- жило во мне с утра. Из мокрых облетевших осин высунулась безрогая башка лосихи, я пролетел мимо, а ома, должно быть, все глядела вслед Лес отбежал в сторону языком кустарника, на огромной луговине рассыпались домики следующего поселка. Они были новые, желтые, цвета некрашеного дерева, копии один другого. Я ехал в дальние страны, я -- более не боящийся не сдержать слово, не выполнить обещанного, не успеть к сроку, я -- с легким сердцем не движимый ничем, кроме древнейшей из забот -- заботы о пропитании и ночлеге, я -- отдавший дань даже самому себе, своему смятению и страху, -- я ехал в дальние страны.

Переваливаясь, грузовик вполз на обширный, за росший дикой травой двор. Дача -- двухэтажный дом с горбатой крышей -- мокла и хлопала открытой форточкой в плетеном застеклении веранды. Я принял решение считать хлопки приветствием и спрыгнул в мокрую траву с набившимися палыми листьями. Все казалось тем же здесь -- по крайней мере, насколько я мог судить. Я приезжал сюда трижды, будучи едва знакомым с хозяевами, меня всегда брали за компанию. Я знал только, что хозяева на зиму уезжают, хотя дом -- я убедился еще в первый раз -- был вполне пригоден для наших зим. Очень он мне понравился тогда: я подумал, что хорошо бы иметь такой вот дом, только где-нибудь в глуши, чтобы жить там безвылазно, и вздохнул.

Теперь я надеялся, что дачники успели выехать еще в начале осени: они, кажется, были люди со странными привычками и предпочитали проводить в городской квартире лучшее время года; я, впрочем, не знаю их квартиры. Вполне возможно также, что их распорядок диктовался службой.

Все оказалось как я и предполагал, и мне не пришлось видеть и разбирать осколки мгновенно прервавшегося чужого быта. На мебели чехлы, занавеси подвязаны, дом окуклился до весны. На кухне на столе, нарушая общую картину, стояли два бокала, тарелки с засохшей снедью. Я подумал мимоходом, что те. кто ел и пил здесь, оставили и форточку открытой. Наверху в спальне была плохо застелена широкая софа, под краем сползшего покрывала свернулись прозрачные женские чулки. Я подержал их в руке, холодные, невесомые. Потом, скомкав, зашвырнул в угол. Нет, с этим покончено. Покончено с этим, слышишь?

Обойдя все, я занялся печкой. Отапливался дом замечательно: большой изразцовой печью, расположенной точно в центре и выходящей боками во все комнаты, безо всяких там котлов, радиаторов, труб и прочих уязвимых мест. Деревяшки в округе были сырые от дождя, поэтому я приволок из машины и расколотил два ящика и затопил пока ими, а выпавшие банки оставил веселой грудой на полу. Разгрузил остальное. Риф улепетнула осматривать участок, и я трудился один. Большинство припасов я поместил в сарайчик-пристройку, там же, кстати, нашлись и сухие дрова, и уголь -- довольно много. К вечеру у меня все лежало по местам, и я мог отдохнуть перед маленьким камином в задней комнате. Последним делом я соорудил в камине очаг, в котелке сейчас булькал суп, и я предвкушал его, горячий, впервые за столько дней. И впервые за несколько дней я мог отдохнуть, и мне было тепло, и я спрашивал себя: а что дальше?

6

...дальше были новый овраг с новым ручьем, светлевшим внизу в лесном мусоре -- гнилых стволах, гнилой листве; и кусты бересклета с умирающими оранжево-лиловыми глазами на ниточках, с зеленью тонких ломаных стволиков; и одеревенелые стебли, растущие прямо из воды; и зеленая вата водяного моха; и ряска на болотцах уже упала на дно, а коричневая жидкая стужа затягивается корочкой -- где у бережков на ней торчит осока; на болотца, на их торфяные западни я не приду зимой, а там, на склонах оврагов, мы с Риф вдоволь наваляемся в снегу, когда он ляжет сине-светлой гладью, с неглубокими зализами у стволов... и он лег, искрящийся, сыпучий, и даже когда долго не выпадало нового, в стакане с натаянной влагой не роились привычные черные точечки; морозы принялись дружно, в одночасье, сильные, но не злые; шар -ноги-руки-лапы-хвост -- скатывался, бороздя синий закатный склон, прямо из задней калитки, выходящей в овраг (как только не сделали внизу помойку, но вот не сделали же, и теперь не будет на планете помоек), а через ночь или несколько ночей целебный снегопад покрывал раны...