- Э! - Климиха многозначительно повела в воздухе указательным пальцем. - Ты сама ему цены не знаешь.

А я по нитке вижу. Нитка-то дорогая.

Арина не знала, как ей вести себя, звать ли соседей или молча, не двигаясь, дожидаться чего-то. Пока она скиталась по свету в поисках лучшей доли, мать успела состариться; постоянное одиночество подточило ее здоровье.

"Вот мне наказание за все!" - думала Арина.

- Схороним его, - твердила Климиха и почему-то оглядывалась на дверь.

Но тут она запнулась, как бы упустив нить речи, и долго молчала, уставившись себе под ноги. Затем подняла на Арину глаза, медленно поднесла ко лбу темную, в синих прожилках руку, что-то вспоминая.

- В висках шумит, - с недоумением проговорила она. - А ты все сидишь и слушаешь старую дуру.-Речь ее становилась трезвее, осмысленнее. - Я тебе много койчего наговорю, я теперь говорливая... А ты, Арина, одергивай меня. Околесицу начну нести, ты меня и одерни.

Стара, забываюсь уже... А за платок спасибо. Буду носить его по праздникам, девкам на загляденье.

Арина с недоверием вслушивалась в ее переменившийся, разумный голос и все еще мало верила, что мать вновь при ясном уме и что внезапный приступ болезни схлынул.

- Что так глядишь на меня? - обиженно спросила Климиха. - Доживешь до моих лет - поймешь... Хоть бы о себе рассказала матери.

- Не знаю, что и рассказывать, - в растерянности отозвалась Арина. - И давно это у вас, мам?

- С головой? Лет пять уже.

Помолчали. Арина сняла с онемевших ног узкие лакированные туфли, сунула их под кровать.

- Такое, как нонче, редко у меня случается, - заговорила Климиха, повязываясь шелковым платком. - Только когда дюже перенервничаю. А вот с памятью прямо беда. - Она скорбно вздохнула и скрестила на коленях крупные руки. - Прохудилась память, все забываю. В гости к соседке потепаю, на одной ноге опорок, на другой сапог. А то кофту у кого-нибудь забуду. Ищу ее, треклятую, ищу, пока добрые люди не принесут. Вот до чего дожила... Иной раз, веришь, Аринка, пообедать забываю.

Засосет в животе, тошнотой проймет, аж тогда вспомню, что целый день колготюсь не емши. А бывает, встрену куму Апроську, да и забуду, как звать ее. Оно вроде пустяк, что выветрилось из головы. А мне обязательно нужно вспомнить. Стою толкую с кумой, а сама все думаю:

ну как ее звать, лахудру? Одно мучение, Аринка, не дай бог никому.

- Вы, мам, поменьше думайте, - сказала Арина. - Поживите спокойно.

- Да мне и кума говорит: чего, мол, зря убиваться?

Ну забыла что, и шут с ним, само когда-нибудь на ум придет. Я бы и рада не вспоминать, да не могу... Моченьки нету.

К вечеру начали собираться гости. К их приходу Арина успокоилась, нарядилась в черное, до колен, платье, плотно облегавшее ее фигуру, на грудь накинула в два ряда янтарное ожерелье с застывшими мушками в прозрачных камешках. За плечи выпустила две тяжелые косы. И сидела за столом строгая и красивая, будто нездешняя.

Первой явилась давняя Аринина подружка, востроглазая Машутка Кулачкина - по девичьей фамилии. В мужских шароварах, в синей застиранной куртке, она вкатилась в хату, принеся с собой запах бензина. Машутка было намеревалась сразу пуститься к столу, но, увидев Арину в платье с глубоким вырезом на груди, неожиданно для себя замешкалась, застряла в дверях.

- Ты, Аринушка? - Голос у нее осекся. - Ой, какая нарядная, даже страшно!.. А я прямо с "Беларуса" к тебе, Побежать переодеться, что ль?.. - Машутка в замешательстве оглядела себя с ног до головы, ожидая, что скажет Арина.

- Входи, входи. И давай обнимемся, - Ой, да я в мазуте!

Арина вышла из-за стола и, приблизившись кМашутке, привлекла ее к себе, поцеловала раз и другой в темные задубевшие щеки подруги. Когда-то Машутка была пухленькой, нежной, с тонким, как звонок, голоском, а теперь перед Ариной стояла полная, грубоватая на вид женщина. Что-то угловатое, мужское угадывалось в ее лице и фигуре и даже в том, как она обнималась и радовалась.

Веяло от нее здоровьем, силой... А в выражении глаз светилось прежнее озорство, сдерживаемое невольным смущением, овладевающим в такие моменты людьми доброго и трогательного сердца.

- Молодец ты! - не удержалась от похвалы Арина гордясь за Машутку. Небось не одному мужику нос утерла? J Машутка примостилась на табуретке, осмелела и взволнованно, осипло зачастила:

- Надо ж, приехала! Как снег на голову.. Аринушка а ты еще молодая, красивая. Куда мне до тебя господи!

Я уже баба, а ты как девушка. Даже не верится...

Тут новый гость пожаловал - чабан Григорий Поправкин, родной дядя Арины. Мохнатая, как у татарина шапка высоко сидела на нем, немного прибавляя ему в росте. Поскрипывая кирзовыми сапогами и распространяя вокруг себя запах кисловатой овчины, Григорий поздоровался с Ариной и за неимением лишней табуретки уселся на деревянном бочонке из-под капусты.

- А вы, дядь Гриша, все пасете? - осведомилась Арина, чтобы ободрить его своим вниманием.

- Пасу. - Григорий встряхнул для серьезности сухими плечами, - Двадцать годков с отарой, шерсть вам на костюмы поставляю.

Арина, слегка потешаясь над ним, усмехнулась- Вы, я вижу, государственный человек.

- А что? - возгордился Григорий, вскинув на нее голубенькие, чуть вылинявшие на ветру и солнцепеке глаза. - Такой и есть, со мной не шути. Обо мне и в газетах пишут... А ты все рыбу солишь? - тут же полюбопытствовал он, хитровато щурясь.

- Перестала рыбка ловиться, дядь Гриша. Не тот сезон... Вот я и вернулась.

- А я думаю, с чего это у нас в магазине селедки не стало. Раньше было хоть кадушками бери ее, теперь и на нюх не везут.

- Ох, дядь Гриша! - Арина лукаво погрозила ему.

Язык у вас - бритва.

- Оно и ты девка не промах, - довольный безобидною перепалкой, сказал Григорий. - Пальца тебе в рот не клади - откусишь.

Не успели обменяться они колкостями вперемежку с похвалою, как на пороге показались еще двое: седеющий старичок со сморщенным и желтоватым, что печеная груша, лицом, в пальто мышиного цвета, с маленькой ивовой корзинкой в руках. Старичка Арина видела впервые. За его спиной остановилась женщина средних лет, плоскогрудая, со светлыми, как осенняя водица, глазами. Ее Арина угадала. Это была доярка с хуторской фермы Maрея, лет на пять старше Арины. Мужа ее, писала мать, прибило сосной на лесоразработках. Покрытая черным платком, Марея походила на монашку: в лице затаенная скорбь и смирение, взгляд исполнен печали.

- С приездом тебя, - тихо пропела Марея, сверкнув из-под платка глазами. - Давно тыне заезжала в наши края.

- Здравствуй, Марея, - Арина усадила ее по правую сторону от себя, а с левой уже успела прилепиться Машутка.

- Позвольте, так сказать, отрекомендоваться! - заявил вдруг старичок, сделав полупоклон и поставив на стол корзину, в которой прозрачно желтели моченые яблоки. - Бывший учитель биологии нашей районной средней школы Евграф Семеныч Прокудин. С матерью вашей состою в знакомстве пятый год, как переехал сюда на тихое жительство. И смею заверить: истинно уважаю ее.

Старичок был навеселе и, пожалуй, немного паясничал. Глаза его лукаво щурились, морщины под ними стекались в узелки, придавая всему его облику какое-то несерьезное выражение. Было заметно, что старичку очень хотелось понравиться Арине. Блеснуть перед нею умом и светским обхождением.

- Евграф Семеныч на пенсии, кошелки плетет, - вставила Климиха, собирая на стол. - Мне тоже сладил два короба.

- И не только в кошелках талант мой, - живо подхватил старичок. - Я и по части науки силен был. Можем, если хотите, приятно и полезно побеседовать, к примеру, об удивительном размножении водного гиацинта. Между прочим, любопытный цветок!

Арину стала раздражать назойливая болтливость Евграфа Семеныча. Она охладила его пыл несколько суровым возражением:

- Об этом потом. Не к спеху.

Кое-как разместились за столом, пододвинув его к кровати, а с другой стороны приладив доску на двух табуретках. Арине было радостно находиться в кругу знакомых, родных людей. Умом и сердцем отдыхала она среди них. И прошлая жизнь, оставшаяся где-то в туманной и зыбкой дали, с ее тревогами и вспышками недолговечного счастья, была уже как сон...