31 января 1845 года Алексей Писемский определился в канцелярские чиновники палаты, а по истечении полутора месяцев последовал указ сената об утверждении его в чине губернского секретаря.

Сослуживцы очень скоро пронюхали об особых отношениях между их патроном и молодым канцеляристом. Кое-кто заискивал, другие глядели исподлобья, подозревая в нем шпиона. Но видя, что Писемский с жаром предался достаточно скучной деятельности, стали успокаиваться. Алексей Феофилактович начал врастать в быт конторы.

Сам Шипов объявлялся в присутствии нечасто. Он давал общий тон управлению, подбирал людей, а в текущие дела всерьез не вникал, оставляя их на усмотрение советников палаты. Но уж когда становилось известно, что начальство грядет, все преображались – вместо затасканных сюртуков являлись отутюженные вицмундиры, а сторожа с раннего утра скребли полы и снимали тряпками паутину из углов, курили одеколоном. В довершение ко всему от самого крыльца расстилался ковер. Чиновники замирали, как перед грозой, и только легкий скрип перьев раздавался в притихшей конторе.

Но стоило управляющему отбыть восвояси, воцарялась прежняя сумятица. Молодые канцеляристы опять прохаживались от стола к столу, потчуя друг друга табачком, хохоча над анекдотами и ненадолго смолкая только после окрика советника или делопроизводителя. Если являлся кто-нибудь из просителей, все вытягивали шеи, чтобы расслышать, о чем он толкует в продовольственном или рекрутском столе – иной раз могло что-нибудь перепасть и писцу, и прочей шушере, не говоря уж о столоначальнике и его помощнике.

Взятки, конечно, бывали. Но вершились такие дела не при всех, и как бы ни напрягали слух любители мзды, внешнее содержание беседы оставалось в рамках приличий. Подтекст ни проситель, ни благодетель не осмеливались обнажить, и сокровенное решалось позднее, в частном порядке.

Чтобы дать представление о делах палаты, придется несколько расширить рамки повествования, ибо задачи учреждения, где начал свою служебную карьеру Алексей Писемский, были поставлены перед ним несколькими годами раньше. Палаты государственных имуществ являлись губернскими органами министерства государственных имуществ, само создание которого в 1837 году явилось отражением важнейших политических процессов, подспудно воздействовавших на жизнь империи.

Главным тормозом социального и экономического прогресса было крепостное право. Это понимали не только представители передовой интеллигенции; правящие верхи также видели, что в стране усиливается брожение, что вопрос об отмене крепостной зависимости рано или поздно придется решать во избежание серьезных политических потрясений.

С самого начала царствования Николая I в Петербурге один за другим создавались секретные комитеты, призванные решить крестьянскую проблему. Но каждый раз распускались, ни до чего не дотолковавшись. Страшно было: отпустишь вожжи, а потом уж не удержишь «птицу-тройку». Изорвет постромки, разобьет седоков. Нет, лучше так оставить. У Николая I, который постоянно гримировался под нового Петра, совсем не было потребной самодержцу решительности. Вот почему даже умные и просвещенные министры не могли способствовать усовершенствованию политического строя, и он становился все более отсталым и неэффективным. Единственным исключением в системе правительственных учреждений этого царствования оказалось министерство государственных имуществ, которое было создано в основном для управления казенными крестьянами. Возглавил новое ведомство большой вельможа и широко мыслящий деятель – граф П.Д.Киселев, которого Николай Павлович считал своим главным советником по крестьянскому вопросу. Министр получил в распоряжение как бы огромный полигон, на котором мог отработать сценарий будущего освобождения крепостных и методы управления ими. Таким образом, новое административное звено имело перед собой не просто хозяйственные задачи.

Министерство стало своего рода государством в государстве, ибо ведало всею жизнью казенных крестьян. Не только «благочиние и благоустройство» мужика, но и его просвещение, пропитание, домашний быт оказывались прерогативой нового ведомства. Надзор за крестьянскими судами, издание книжек для народа, устройство так называемых запасных магазинов на случай голода, межевание земель, рекрутский учет – эти и другие вопросы входили в компетенцию чиновников губернских палат. Канцеляристы имели дело напрямую с мужиком, а не с его представителей – барином, как в других учреждениях, связанных с управлением всей остальной территории государства, оставшейся за пределами округов государственных имуществ.

Просвещенный министр, некогда состоявший в добрых отношениях с Пестелем, был сторонником освобождения крестьян с землей. Недаром за глаза называли его Пугачевым – набрав в свой «штаб» людей образованных и передовых, Киселев с рвением принялся за отработку средств будущей эмансипации.

В таком-то учреждении пришлось начать службу Алексею Писемскому. Он пришел сюда с мыслью о том, чтобы облегчить жизнь «государственным имуществам» (ведь мужики-то и входили, главным образом, в это понятие). Но университетский идеализм, мечты о некоем всесословном служении очень быстро пришли в противоречие со скучной действительностью. Во-первых, слишком уж мал был Писемский и чином и влиянием, чтобы хоть как-то воздействовать на ход дел. Во-вторых, общая атмосфера в присутствии не соответствовала его книжным представлениям о государственной службе. Шутки молодых зубастых елистратишек и губернских секретарей над стариком экзекутором. Сплетни. Читка вслух новостей из «Пчелки» или глубокомысленных наставлений «О сохранении зубов и волосов», «О воде, рассматриваемой как напиток», что помещались в неофициальной части «Губернских ведомостей».

А само так называемое служение! Впору завыть было от тоски, когда неделями приходилось вести какое-нибудь дело о растрате общественных хлебных запасов. Похитчики маскировали преступление усушкою и мышеедом. Приходилось искать свидетелей, кои могли бы опровергнуть ложь, кои присутствовали при заполнении мерных закромов. Но воры оказывались увертливыми: на замечание о том, что по распоряжению министерства в видах правильного сбережения запасов и предохранения хлеба от мышееда велено было завести в потребном количестве кошек, а поверх зерна класть ольховый лист, высоким начальством признанный для мышей губительным – в ответ на это хитители возражали, что кошки из-за холода и темноты в магазины нейдут, а относительно ольхового листа говорили, будто, когда его не было, мыши, поев, уходили, при оном же оставались навсегда, устраивали в нем гнезда и выводили потомство.

Толковать с коллегами о чем-то помимо службы не тянуло. Даже среди молодых не было никого, кто мог бы составить достойную компанию действительному студенту – ни по образованию своему, ни по житейским воззрениям не годились они в товарищи Писемскому. А о стариках и говорить нечего: этих волновали в основном земные заботы. Вот если примчится, к примеру, некто малочиновный с известием о явлении в Кострому волостного головы из глубинки и начнет перебегать от одного стола к другому, шептать про радостное – тогда вострепещет, загудит палата. А какой-нибудь несдержанный бухгалтер энергично потрет ладони да и брякнет: «Ну, значит, чкнем!» Окружные и волостные начальники жили по уездам как владетельные князья и, приезжая в губернию, задавали пиры для нужных людей. Когда человек десять чиновников по выбору самого визитера отправлялись к нему в Hotel du Nord и уединялись в роскошном нумере, гастрономическим утехам, казалось, конца не будет.

Изучив нравы сослуживцев, узнав характер деятельности общего присутствия, хозяйственного и лесного отделений, доискивавшихся о нарушениях благочиния государственных крестьян, о самовольных порубках и прочих непоэтических вещах, Писемский, должно быть, отчасти разочаровался в открывшемся перед ним поприще. Крупных самостоятельных дел ему, естественно, не поручали, а для всякого молодого энергичного деятеля такое положение невыносимо. Это потом, через несколько лет, когда идея государственности несколько поблекнет в сознании новоиспеченного чиновника и он врастет в быт учреждения, его начнут занимать предметы, может быть, менее всеобъемлющие, зато до службы непосредственно касающиеся.