"Постричь, побрить", - прокаркал я голосом полковника Макенау2. Вскоре затем я добавил кое-какие приятные замечания в адрес дамского общества, после чего мне предложили рахат-лукум, золотистый кубик. Я медленно раздавил его языком, пропуская сквозь зубы, в то время как отраженные зеркалом губы Искры и Лидии (таково было имя другой) проделывали то же самое. "У меня то же самое", - как принято выражаться, когда лень показывать какую-нибудь вещь.
Выплеснув мне на голову два кувшина горячей воды, Искра удалилась в поисках шампуня. Лидия Волюптэ (ударение на "э") хлопотала возле невзрачного магнитофона. Красота дочери Балкан сотворила едва ли не чудо, я почувствовал - самую малость и забудется вмиг докучная галлюцинация, а с ней вместе и "падение ума и воли".
Подушечка с яичным шампунем была так миниатюрна, что вязкая пенистая жидкость вытекала, казалось, из самой ладони мадам. Я закрыл глаза.
Они не обязательно высокого роста, но выглядят дородными, рослыми из-за высоких каблуков и платформы, верность которым эти красавицы сохраняют и по сей день хотя бы в домашнем быту. Медленно оплывая, превращаясь постепенно в плоское пятно на экране, сочетающее в себе свойства снега и белкового крема, они несут в себе ощущение довольства, которое испытываешь, просмотрев благополучный триллер. Их увядание, картина для глаз нестерпимая.
Черные с медным отливом волосы Искры Драгойчевой (ударения соответственно на "и" и первое "о") завиты мелкими колечками, в точности как у исполнительниц пошлейшего на свете мюнхенского диско, вышедшего из моды и забытого с беспощадной стыдливостью, с какой забывают кумиров молодости только у нас в стране. Без насмешек, без ностальгии.
Лишь тем воспоминаниям, что содержит в себе свидригайловский уголек разврата, свойственно не меркнуть. Но такими не делятся.
Так Станислав Ружников провел в кресле очаровательной Искры и ее порочной ассистентки Лидии Волюптэ почти полный час. Обе хозяйки салона так хороши, что часы дорогой марки на их запястьях выглядят как подвязки. Вот Лидия убирает с лица Станислава, осторожно, чтобы не дай Бог не потревожить новую прическу, компресс, и мы видим сквозь зеркало слегка удлиненное лицо совсем еще молодого человека, юноши с упрямым подбородком, нежным ртом и римским носом, но единственно жестокий блеск его серых глаз оставляет тягостное впечатление. Не просохшие до конца волосы выглядят темнее оттого, что все еще мокры. Поэтому Ружников кажется самому себе проявляемой в зеркале фотографией.
Отзываясь на прикосновение смелых липких пальцев подоспевшей Искры, Станислав поводит плечами так, будто они у него обнажены: он забывает буквально обо всем, даже о надписи на коробке для магнитофонной ленты. Надпись сделана русскими буквами, цветным карандашом, поверх вытертой старой "Лу Рид. "Трансформер".
Груша пульверизатора, обтянутая сетчатым чулком, возникает и срабатывает в руке Лидии Волюптэ, косоглазой совоокой Лидии Волюптэ.
Распыляемый одеколон окутывает более чем двусмысленным ореолом плечи и голову молодого человека. Ему чудится томительное позвякивание издают волосы Искры, и вскоре за тем его тело, поощряемое волшебными звуками, пронизывает неизбежная судорога. Мы видим, каким соскальзывающим, каким изменившимся взором он провожает силуэт приживальщика, крадущийся за ширмой.
Мне приходилось исполнять свои обязанности под началом у художника по свету Шереметьевой Тамары. То была ловкая и гибкая женщина, немногословная, двадцати восьми лет. Волосы у нее были острижены едва ли не до лысины. Птичье личико оживляла пара глаз, смотревших из-под коротенькой челки взыскательно и печально. С непонятным мне фанатизмом она носилась по лестницам и софитам, проявляя обезьянью ловкость. Я никогда не задумывалась, отчего случайные прикосновения наших рук в регуляторной вызывает во мне подобие морской болезни.
"Сегодня, Славик, можешь гулять", - объявила мне Тамара, устало свесив через опущенный софит маленькие цепкие руки с короткими ноготками. "У нас сегодня сотый спектакль", - добавила она, сдержанно улыбаясь при виде моей новой стрижки. "Что же, схожу в кино, на вечерний сеанс", - с умыслом отвечал я, надевая в воображении ермолку с кисточкой на шереметьевскую голову. "Конечно, сходи, потом расскажешь". Через минуту она уже носилась где-то под потолком точно помешанный юнга, обреченный быть узником неподвижного трюма театральной сцены.
Из окошка в противоположном конце зала меня окрикнули по имени. По голосу я узнал Алексея и с радостью направился в его кабинет. Теперь Алексей Карпович показался мне значительно менее бравым, чем при первом нашем свидании. Кишащая окурками баночка из-под леденцов, рассыпавшийся кок, углубившиеся весьма заметно морщины, то есть все бесспорные признаки смятения и упадка лишний раз убеждали меня в зыбкости и недолговечности и бес знает в чем еще. Казалось, я навещаю усопшего при помощи магнетизма, удерживаемого между жизнью и тлением, но в любой мой готового разлиться зловонною жижей.
"Солидно выглядишь, с герлою познакомился?" - как-то виновато, но и грубо в то же время, задал вопрос Смолий. Паршивое слэнговое словцо рассердило меня сперва, но отвечал я беспечно: "Представь себе, да. На почте. Фройляйн - телеграфистка. У нее сегодня ночная смена, увы". "Конгратюлейшн", - угрюмо поздравил Алексей, незаметно начиная сильно картавить.
После некоторого молчания мы обменялись кивками головы и покинули помещение. Умерщвляемая со дня разлуки с Софьей привычка к жизни расточительной, смехотворный снобизм, но - что поделаешь, делало меня владельцем небольшого капитала. Вот я и вознамерился пропить некоторую часть его с Алексеем, тем более, что нервишки и серое вещество у нас обоих пребывали в состоянии одинаково плачевном.
"Правильно: Правильно - шо еще делать тут: А потом к Шульге за коньяком. Я ж забыл, ты не знаешь доктора Шульца. А потом у меня музыку послушаем. То я вижу, ты здесь сойдешь с ума: Божевильным зробыся", бормотал Смолий, опечатывая дверь.
"А где ты живешь-то, Леня?" - спросил я зачем-то.
"Напротив нашей гостиницы, прямо через дорогу. Между прочим, зданием, где тебя поселили, в годы НЭПа владела фирма "Мухлянский, Спектор и Ко".
"Бутафор?! Верленчик? Незлой превосходнейший малый! И руки у чудака золотые, что и здесь не веришь? - на, оцени, как он мне пепельницу отреставрировал", - Алексей приподнял треугольную безделку, и в самом деле кропотливо собранную из осколков, для пущей прочности заполненную с исподу эпокситной смолой.
Я улыбался в ответ рассеянно и примирительно - ай да бутафор, Христос ему по пути!
Давно уже стемнело, мы выпивали в креслах. В изголовье холостяцкого дивана горел торшер. Обстановка жилища отзывалась шведскими буклетиками непристойного содержания, повлиявшими на вкусы целого поколения. Раскуривая до боли в губах недостаточно сухую сигарету, я дивился нежданной возможности забыть про подстерегающий меня слуховой ад. Уютно и весело было следить за скольжением толстой ленты в механизме "Днепра 11". Записи из-за множества склеенных мест обрывались на середине, обрушивались одна на другую, но все они были мне известны.
"Кто-то, быть может, грустит по Одессе, а я вспоминаю Ленинград, хмурый осенний Ленинград. Спектор-саунд долгое время отталкивал меня своей излишней полифоничностью: Не обращай внимания, Алексей, разве ты не помнишь, что написано на обложке у Сэма Кука: "Spectre haunts Europe - Spectre of Twist" Hugo Luigi. "Я изучал немецкий", - холодно вымолвил Смолий. Видимо, моя извращенная осведомленность наскучила ему.
"Фил Спектор, гений звукорежиссуры, достойнейший из современников Брайана Уилсона, был глух, как Брайан, на одно ухо. Давай выпьем за Бич Бойз. Переросткам дозволено быть легкомысленными. А ведь немалого мужества требует подчас наш инфантилизм".
Я взялся откупоривать третью бутылку коньяку, покуда перевертывал катушки хозяин дома. Непостижимое свойство штор и скатертей менять свой цвет в зависимости от времени суток напоминало о том, что уже далеко заполночь.