Устанавливая порядок представления ему служащих, я продумывал лучшие ответы на вопросы "с подвохом", которые он мог мне задать. Я был уверен, что не подхожу для занимаемой мной должности. Своими вопросами он уже заставил меня насторожиться, но я твердо решил снова взять инициативу в свои руки.
Когда профессор занял свое место за большим письменным столом в комнате для коммивояжеров, я начал вводить по одному и представлять ему служащих, которых он должен был опросить; после представления я выходил из комнаты. Это позволяло мне наблюдать за его обращением и подходом к опрашиваемым служащим, видеть, как расчетливо и хладнокровно он составляет свои первые суждения, основываясь на внешнем виде испытуемых.
Он сидел в качалке, облокотившись на ручку кресла и слегка наклонив голову. В таком положении он снизу вверх смотрел на входящих своими серыми холодными глазами.
Этот заранее рассчитанный взгляд встречал каждого служащего, переступавшего порог комнаты. Взгляд был натренирован и отработан до такой степени, что вселял смятение и страх в каждого человека, подвергавшегося опросу. Профессор, подобно актеру, рассчитывал каждое свое движение: в нужный момент он наклонялся вперед и обрушивал на свою жертву банальные вопросы; ответы на них, сколь разнообразны они ни были, истолковывались по готовым трафаретам.
Когда наступила моя очередь, я, входя в комнату, не встретил его испытующего взгляда. Он сидел опустив глаза и, по-видимому, ждал, что я приведу кого-то еще из служащих.
- Больше никого не осталось, - сказал я. - Сейчас моя очередь.
- Ах да, - воскликнул он, и мгновенно в нем произошла перемена: если раньше профессор был погружен в неторопливое самосозерцание, то сейчас он обратился во внимание, - как того требовали обстоятельства,
- Вам не помешает, если я закурю? - спросил я; именно такого рода вопрос должен был, по моему мнению, слегка озадачить его.
Он помедлил с ответом и сказал:
- Нет, нисколько.
Он наблюдал за мной, пока я закуривал, и я был уверен, что эти наблюдения далеко не в мою пользу.
- Итак, чем я могу быть вам полезен, - произнес я наконец таким тоном, словно передо мной сидел коммивояжер.
- Я хотел бы, - отчетливо сказал он, - задать вам несколько вопросов личного характера, на которые надеюсь получить правдивые ответы.
- Вероятно, вам случается получать и неправдивые ответы, - заметил я, это, наверно, осложняет дело.
- Напротив, облегчает, - возразил он резко. - Скажите, пожалуйста, ваше имя.
Перед ним на столе лежала пространная анкета. Между печатными строками были заполненные точками полосы, быстрыми взмахами пера он заносил на них мои ответы и свое истолкование их.
Имя? Возраст? Место рождения? Женат или холост? Родители живы или умерли? Число членов семьи? Где живете - дома или в пансионе? Какова плата за пансион? Сумма недельного заработка? Велики ли расходы на проезд с работы и на работу? За множеством легких вопросов, на которые я ответил очень быстро, последовали вопросы более сложные, с тайным смыслом.
На основании своего опыта и в соответствии с научными источниками профессор Боггс пришел к выводу, что вопросы, ответы на которые могли многое обнаружить, следовало задавать в подчеркнуто дружеском тоне. Такого рода вопросы следовало перемежать полупризнаниями, говорившими о том, что имеется в виду явление, вполне распространенное, чтобы опрашиваемый служащий, успокоенный тем, что не один он страдает определенными слабостями, выкладывал их, не страшась последствий.
- Я полагаю, что вы, как и я, имеете обыкновение делить дни недели на хорошие и дурные, - сказал он. - На любимые и нелюбимые. Я всегда по каким-то причинам недолюбливал вторник. А какой день вам особенно не по нраву?
Я вошел в кабинет с твердой решимостью ответить на все вопросы, как подобает совершенному со всех точек зрения клерку, но вдруг мне стало противно давать такие ответы. Как и большинство служащих, я не любил понедельник, знаменовавший начало новой недели за конторской стойкой. Образцовому же клерку надлежало - как мне казалось, - испытывать самое приятное чувство, возвращаясь на работу после проведенного дома воскресенья. С точки зрения профессора Боггса не любить понедельник - значило не любить свою работу.
- Понедельник, - сказал я.
- Почему?
- Потому, что в этот день я возвращаюсь на работу после воскресного отдыха.
- А какой день вы любите больше других?
- Пятницу.
- Почему?
- Потому, что это день получки.
- Гм... - пробурчал он и, коснувшись анкеты промокашкой, продолжал:
- А чем вы увлекаетесь, есть ли у вас какое-нибудь занятие для души?
- Да, пожалуй. Люблю наблюдать за птицами.
- Наблюдать за птицами? - Он был озадачен. В какой из разделов анкеты занести такой ответ? И что он вообще означает?
Помолчав немного, он сказал:
- А я увлекаюсь скачками. Бывали когда-нибудь на бегах?
- Нет.
Это был вполне удовлетворительный ответ. Служащих, бывавших часто на бегах, можно было заподозрить в наклонности к азартным играм. А это, как полагали профессиональные консультанты - "психологи", могло ввести их в соблазн и побудить растратить казенные деньги.
- Вы не играете в азартные игры?
- Нет.
- Интересуетесь спортом?
- Постольку-поскольку.
- Какой ваш любимый цвет?
- Голубой, - сказал я, несколько удивленный вопросом.
- Женщины всегда выбирают этот цвет, - сказал он и бросил на меня довольный взгляд, словно эту фразу он специально извлек из своего архива, чтобы сделать мне приятное. Такие вопросы включались специально для того, чтобы заставить опрашиваемого отвлечься в сторону и усыпить его бдительность, внушив ему, что и остальные вопросы столь же несущественны. Все это вызвало у меня раздражение.
- Далеко не все женщины, - заявил я твердо. Мне хотелось вступить с ним в пререкания. Слишком уж он был самодоволен. Его замечания обличали человека, стяжавшего себе репутацию знатока, благодаря умению убедительно произносить банальные истины, и я ждал, пока он извлечет на свет божий очередной афоризм.
Но тут он вновь обратился к первоначальному кругу вопросов.