На подмосковном полигоне, где я служил, отечественные звукоулавливатели испытывались в 1929 и 1930 годах. В ходе испытаний выяснилось, что существующие приборы позволяют обнаруживать самолет на дальности до 25 километров. По тому времени это было большим достижением. Однако выявились и негативные стороны. В частности, оказалось, что истинное направление на самолет и направление, которое дает звукоулавливатель, несколько отличаются друг от друга. Прибор отставал от оптических визиров. При этом чем больше была дальность до самолета, тем значительней ошибка. Причину этого явления удалось установить довольно быстро. Звук распространяется в воздухе сравнительно с небольшой скоростью - 330 метров в секунду. Значит, за то время, пока звуковые колебания доходят до рупоров звукоулавливателей, самолет успевает переместиться на некоторое расстояние. Требовалось разработать какой-то способ, позволяющий устранить это запаздывание.

Вторая проблема, с которой столкнулись испытатели, заключалась в ощутимом влиянии ветра на дальность и точность обнаружения самолета. Во-первых, ветер сносил звук в сторону, за счет чего возникала дополнительная погрешность в определении координат. Во-вторых, наличие ветра очень сильно сказывалось на дальности обнаружения. Я уже упоминал, что во время испытаний удавалось обнаруживать самолет на расстоянии до 25 километров, но такие результаты мы могли получить лишь при безветрии. При ветре возникали помехи, которые "маскировали" шум самолета. Когда скорость ветра достигала 10 метров в секунду, даже отлично подготовленные красноармейцы-слухачи, работавшие на звукоулавливателе, не могли обнаружить воздушную цель.

Незадолго до моего назначения на испытательный полигон выявился еще один казус. Дело в том, что попытка как-то усилить шум авиационных двигателей, принимаемый звукоулавливателем, привела к созданию специальных ламповых схем. Совершенно неожиданно они повели себя самым загадочным образом. Иногда работали хорошо, а иногда вдруг начинали капризничать. И что любопытно, спустя некоторое время их характеристики восстанавливались сами по себе. А это, пожалуй, для исследователя самое худшее. Если неизвестна причина дефекта, устранение его может затянуться до той поры, пока какая-то случайность не натолкнет на правильную мысль. А такое могло случиться через месяц, два...

Недели через три начальник полигона вновь пригласил меня к себе.

- Как, товарищ Лобанов, ознакомились с отчетами? И каково впечатление? По-прежнему считаете, что это направление не заслуживает вашего внимания?

Как мне показалось, слово "вашего" он произнес с особым нажимом.

- Извините, я ошибался тогда.

- Извиняться не нужно, а что поняли - хорошо. Будущий исследователь должен уметь признавать свои ошибки. А сейчас оформляйте документы и поезжайте в Ленинград. Будете там участвовать в испытаниях...

И вот снова передо мной вокзал, площадь, широкий проспект. Опять низкое серое небо над головой, моросящий осенний дождик. Однако за годы учебы город стал мне родным и близким. Я чувствовал себя здесь как дома.

По приезде в Ленинград начались бесконечные поездки на заводы, на Комендантский аэродром, в Гатчину, где базировалась одна из авиационных частей, которой предстояло обеспечивать испытания самолетами. Согласование планов, разработка взаимоприемлемых маршрутов, переговоры с представителями промышленности, научных учреждений. Так, в хлопотах, пробегал день за днем. Наконец все неувязки устранены, можно начинать испытания.

Раструбы звукоулавливателей смотрят вперед и чуть вверх. На головах красноармейцев-слухачей специальные шлемы с наушниками. Рядом развернута радиостанция для поддержания постоянной связи с самолетом. Тут же на переносном столике таблицы, которые будут заполняться нами в ходе очередного эксперимента.

- Самолет в воздухе! - докладывает радист. - Пройден ориентир номер один.

Машинально бросаю взгляд на карту, где жирной линией прочерчен маршрут. Впрочем, расположение ориентиров я прекрасно помню и так. Номер один - на расстоянии пятидесяти километров. Слухачи, естественно, еще ничего не слышат. Дальность до самолета им не сообщается. Только в этом случае можно получить объективные данные.

- Пройден второй ориентир!

Это уже значительно ближе. Скоро можно ждать первой засечки. И точно, один из слухачей встрепенулся, глаза его загорелись азартным огоньком. Вот он подает условный знак товарищу. Оба медленно, осторожно поворачивают маховички наводки, нащупывая направление на самолет.

- Дальность двадцать два... Двадцать... Восемнадцать...

Радист, поддерживающий связь с самолетом, все чаще называет цифры. Правильно, так и предусмотрено программой испытаний. Чувствую, что парень волнуется не меньше меня. Его голос звучит все более напряженно, словно струна, которую натягивают. И тут, когда, казалось бы, всякая надежда потеряна, слухачи почти одновременно докладывают:

- Слышу! Цель в воздухе!

В таблицах появляются первые записи: азимут, угол места. Один бланк заполнен, за ним второй, третий... А вечером, когда набирается целая стопка разграфленных бумажек, начинаем подсчитывать, вычерчивать графики, анализировать, прокладывать на карте акустический курс, сравнивать его с истинным. Видим, что некоторые данные совпадают с результатами прошлых испытаний, в чем-то проявляются различия. И сразу вопрос: почему, в чем причина? На него обязательно нужно найти ответ. Иначе дальнейшие опыты теряют всякий смысл. Исключительно напряженная, но в то же время интересная, я бы сказал, захватывающая работа.

Во время испытаний звукоулавливателя под Ленинградом я познакомился с профессором Сергеем Яковлевичем Соколовым, известным ученым, видным специалистом в области акустики. Помню, однажды на испытательной площадке, в тот момент, когда мы, злые как черт, устраняли очередную неполадку в электроакустической схеме звукоулавливателя, появился очень высокий, крепко сложенный человек. Элегантное, отлично сшитое демисезонное пальто, шляпа с мягкими полями, кожаные перчатки - все это было как-то непривычно для нас. Зная, что посторонним сюда попасть невозможно, я принял незнакомца за уполномоченного какого-нибудь наркомата и хотел было представиться по всей форме. Но он остановил меня:

- Не отвлекайтесь, пожалуйста, делайте свое дело.

Лишь после того как неисправность была устранена, незнакомец подошел к прибору:

- Теперь можно и поговорить. Я - профессор Соколов, прошу любить и жаловать...

О Сергее Яковлевиче я, разумеется, слышал и раньше. Его подпись стояла под многими документами, которые я изучал на полигоне и в ЦРЛ. Профессор заставил меня наиподробнейшим образом рассказать о последних экспериментах, поинтересовался, каких результатов добились московские специалисты. Ему хотелось знать буквально каждую мелочь. Если мои ответы удовлетворяли Сергея Яковлевича, он не скрывал радости. Если же я что-то недоговаривал, высказывался неопределенно, он тут же хмурился:

- Так не пойдет, товарищ Лобанов! Что значит "мне кажется"? Вам не казаться, вы знать должны. В любой работе нужна точность, а в исследовательской - особенно.

В сущности мягкий, добрый человек, Соколов становился колючим и резким, когда собеседник начинал "вилять". Профессор был непримирим, требователен, когда речь шла о науке, о статистических данных, накопленных во время испытаний. Тут Сергей Яковлевич не признавал компромиссов. Либо "да", либо "нет". С ним можно было или соглашаться, или спорить. Профессор никогда не обижался на возражения. Но он не терпел угодничества.

Собеседники, которые заглядывали в лицо, пытаясь угадать, что думает по этому поводу сам Сергей Яковлевич, вызывали в нем отвращение.

У профессора Соколова я научился многому, и прежде всего точности, аккуратности, умению замечать и анализировать каждую мелочь. Расскажу всего лишь об одном случае, происшедшем там же, под Ленинградом.

Я уже упоминал, что электронные усилители шума, которые использовались в звукоулавливателях, вели себя крайне неустойчиво. Иной раз включаешь аппаратуру рано утром, а она не работает. При этом точно знаешь, что накануне все было в полном порядке. Через два-три часа параметры сами собой приходят к норме. По этой причине несколько раз срывались запланированные на утренние часы вылеты самолетов. И вот однажды блок снова забарахлил. Замерили одно из сопротивлений в схеме. Величина его оказалась значительно меньше той, которая должна быть.