Наодного адвентистаоставалась теперь надежда, и Иван Александрович стал выискивать его взглядом между домиков и сосен, ловя себя наунизительном ощущении, что, кроме адвентиста, едвали не больше, чем адвентиста, ищет Альмиру, которая завсе это время не попалась ему наглазани разу. Адвентист сидел под сосною и читал нетолстую книгу. Евангелие, понадеялся Иван Александрович, подошел, сказал Guten Tag5 и тут же почувствовал налевой руке, чуть повыше локтя, железные клещи пальцев. Бекбулатов стоял заспиною и во все свое раскосое, скуластое лицо -- зубы напоказ -- улыбался. Откудаон взялся?! -- Иван Александрович, пойманный наместе преступления, помнил, что, подходя к адвентисту, хоть и решил наплевать нарыкымыныдацыы, специально огляделся как следует: нет ли где поблизости начлага. Ываны Ылыкысаныдырывычы! -- чем шире и радушнее становилась улыбка, тем крепче сжимались пальцы, едване заставляя кричать. Во-от вы гыде! А мы васы ышшымы, ышшымы! Банькауже гытова, ысытопылына! Пыжалте пымыца! Все! оборвалось в Иване Александровиче, и холодный пот выступил нависках. Это конец! Нечего было залупаться! аБекбулатов, не ослабляя хватки, тащил его по извилистой тропке куда-то в полумрак, в глубину леса.
Чыто ж ты, Ываны Ылыкысаныдырывычы, стыышы? Рызыдывайсы-рызыдывайсы, переходя наты, поощрил Бекбулатов, когдатяжелая дубовая дверь приземистого строения захлопнулась. Иван Александрович потянулся к рубашке, но треморные пальцы все не умели нащупать пуговиц, ухватиться заних, продеть во внезапно сузившиеся петельки. То, что банькаи впрямь оказалась банькою, ане метафорой чего-то более страшного, конечно, несколько успокоило ИванаАлександровича, но пальцы не слушались все равно. Чыво быыссы? Пыгывырыты намы сы тыбоы, дысытывытылыны, есты ы чемы, продолжил Бекбулатов, стаскивая форменные штаны защитного цвета, ны ыж ны ыбываты жы мы тыбя будымы!
Банькаявно предназначалась для узкого круга: стены отделаны ценным деревом, ярко пылает камин, киснет в тазу, залитое маринадом, обильно пересыпанное кольцами лукасизое мясо для шашлыка, стол буквально ломится от пиваи кумыса. Несколько кучек аккуратно, по-военному, сложенной одежды свидетельствуют, что не вдвоем с Бекбулатовым предстоит Ивану Александровичу пымыца. Действительно: в парилке уже поджидают их комиссар Эльдар и еще четверо не то башкиров, не то татар (командиры отрядов, догадывается Иван Александрович). Ты ызывыны, уже не сходя с ты, заводит Бекбулатов, ны мы этыго дыпысытыты ны можымы ныкакы. Ыты дело, можыны сыказаты, пылытычысыкыы. Ы хытя ты ы ызы Мысыкывы, ы ызы ЦыКы ВыЛыКыСыМы -- тыкы дажы ы тымы болыыю Во-во! выкрикивает с верхнего полк голый комиссар Эльдар. А это знаешь чем пахнет?! Мы ведь не посмотрим, что ты журналист! У нас тут, понимаешь, немцы! Интернациональная дружбанавеки! Я воты ны зынаю, кыкоы у тыбя, Ываны Ылыкысаныдырывычы, ыбырызываныы, продолжает начлаг, осадив узким взглядом не вовремя вылезшего комиссара, ая, ты зынаышы, можыты ты ны зынаышы? -- межыды пырочымы, пырыпыдыю вы ынывырысытеты, кыныдыдаты ысытырычысыкыхы ныукы, ы тыкоы мыгу пырыссыкызаты пыры Сылываты Юлаывы, кыкоы ты дажы ы ны зынаышы. Эты, зынаышы, былы гырой ы кырысытальный чылывекы, нысымытыря, чыто бышыкыры. А то, чыто ты туты сыбе пызывыляышы, ызывыны, -- кылывытаю Во-во! (сноване сдерживает пыл комиссар) а, может, и антисоветчина! А заклевету нанационального героя знаешь, что полагается?!.
Ноги подкашиваются у ИванаАлександровича. Чего угодно ожидал он от банного трибунала, даже обвинения в соучастии по поводу кражи вчерашних джинсов, -- но чтобы выплыли насвет интимные разговоры с Альмирой!.. Голые люди, крепкие, мускулистые, поджарые, с головы до ног поросшие иссиня-черным, ассирийским, в колечки свитым волосом, плывут перед глазами, и Иван Александрович от стыдали, затем ли, чтобы остановить тошнотворную карусель, опускает взгляд, и тот, чем только усиливает иваналександровичево смущение, до пределадоводит сознание неполноценности, упирается в реденький светлый кустик, высовывающийся из-под нависшего над пахом белого жирного живота, атут уже не один бекбулатовский голос гудит -- целый хор: гудит, выпевает фугу, партии которой отмечаются в мозгу акцентами: власовец Солженицын, героический пионер, жидяраБродский, идеологически, кудаследует, пропагандаи, наконец: ынытырыныцыыналыныя дыружыба, нырышымыя вывекы.
И вот в густом тумане парилки повисает пауза, и Иван Александрович, весь липкий от пота(не от того совсем, ради которого ходят в баню), понимает, что сейчас хотят услышать что-нибудь и от него. Я, знаете, лепечет Иван Александрович, я как-то не думалю у нас в Москвею в любом домею даже в редакциию у нас, собственно, разрешаетсяю в определенных пределахю в рамках, так сказатью и с иностранцами тожею атут я ни с кем особенно ию мне не пришло в головую я, конечно, большею но глаз наобвинителей поднять не смеет: стыдно ему, стыдно: и заАльмиру стыдно, застукачку, и, главное, засебя, и, кроме того, чувствует он некую высшую правду голого трибунала, правоту людей, не желающих, чтобы в их дружном, мирном доме поселились тревогаи раздор. ЫА кто соблазнит одного из малых сихюы Виноват Иван Александрович, вот как надуху: ви-но-ват!
Уже исчерпал Иван Александрович весь набор жалких своих аргументов, апаузавсе не кончается, вынуждая продолжать, и вот-вот разорвется бедное его сердце, но тут Бекбулатов подходит к Ивану Александровичу и проникновенно произносит: ны, выбыщымы, ладыны, зыламы ны тыбя ны дерыжымы, мы, можыты, ы самы мыногы чыво пынымаымы, но уызыжай-кы ты оты насы пыдыбыру-пызыдырову. Воты пыпарьсаны пырышшаныы, пывыкапыпей, пырынычуй -- мы люды гысытыпырыымыныы, -- ы, пынымаышыю машет начлаг рукою куда-то вдаль, назапад. Ыванычы!
Как из-под земли является костлявый седоусый старик в прикрывающем чреслаклеенчатом переднике, поддает пару, и начинается общее мытье: хлещут березовые веники, пенятся пиво и кумыс, шипит шашлык, звучат шутки, анекдоты, порою идеологически сомнительные. А Иван Александрович, выждав для приличия десять -- пятнадцать минут, одевается потихоньку и выскальзывает задубовую дверь.
И никто тут о нем не жалеет. 7 У домикаИванаАлександровичаподжидалаАльмира. Он заметил ее издали, предательницу, стукачку, и даже хотел свернуть в сторону, чтоб не столкнуться лицом к лицу, но решился-таки выдержать, не сворачивать. Пусть в каком-то высшем, метафизическом смысле он и виноват перед нею, пусть не стоило нарушать девственность ее сознания, но элементарный инстинкт порядочности должен же был удержать Альмиру от доноса -- атеперь Иван Александрович имел полное право взглянуть нанее в упор.
Онаответилавзглядом навзгляд, невинно лупая широко раскрытыми глазками -Иван Александрович даже изумился и от изумления выдал ей все, что по поводу грязного ее поступкадумал. Как?! ответилататарочка. Даразве ж это былатайна? Вы так интересно рассказывали, что я просто не моглане поделиться с ребятами. Мы провели диспут. Разве все это не искренние ваши убеждения? Разве вы своих мыслей стесняетесь, скрываете их? И тогдаИвану Александровичу стало еще стыднее, чем в баньке. Не найдясь, что ответить, ладно, сказал он. Извини. Ты просто не представляешь, в какие неприятности могламеня втравить. Если бы я по твоей милости загремел в лагерь -- и махнул рукою в сторону бесперерывно шумящей Камы -- ты бы самасебе этого не простилавсю жизнь, -- хоть, надо заметить, в лагерь Ивану Александровичу попадать не существовало покасовершенно никакого повода. Потом он улыбнулся татарочке -- так хорошаонабыласо своими персиковыми щечками, так свежаи наивна -- и добавил, кивнув с надеждою надверь домика: зайдешь? Позже, шепнулаАльмира, и влажные, полураскрытые ее губы призывно, обещающе блеснули в свете взошедшей луны. Позже, после отбоя, и, грациозно проскользнув мимо ИванаАлександровича, скрылась в направлении вечерних костровых песен.
Татарочкино обещание как-то замазало, затушевало и неприятности дня, и все предыдущие неприятности. Каждая открытая паром порателаглубоко дышаланастоенным насоснах воздухом. Одежда, правда, немного мешала -- Иван Александрович готов был сбросить ее с себя, не опасаясь даже злых хоботков ненасытных комарих, но рано покудабыло, рано встречать гостью в подобном виде! Грядущее свидание вообще представлялось Ивану Александровичу чересчур смутно: как вести себя? чего пытаться добиться? главного ли? -- но вдруг Альмираи в этом отношении еще девственница, а, раз так -- имеет ли Иван Александрович моральное право?.. Впрочем, отчего же: он и жениться наней готовю ну, то есть, почти готовю надо вот только окончательно решить с Ларискоюю При воспоминании о супруге засосало под ложечкою, словно падаешь в скоростном лифте, головапоплыла, но: ладно! подумал Иван Александрович, потом! Оставим Лариску в покое! Легко сказать: оставим! -- теперь уже онасамане захотелаИванаАлександровичаоставлять, авремя меж тем подошло вплотную к отбою, вот и лагерный колокол прозвенел, и горнист сыграл нисходящую октаву.