Но не из одной только Франции, а из всех частей Европы толпы стекаются в Париж; так орлы слетаются на падаль. Посмотрите, как спешат сюда или уже здесь испанский гуцман Мартинико Фурнье, по прозвищу Фурнье-Американец[18], и даже инженер Миранда с Анд. Валлонец Перейра похваляется необыкновенным происхождением: как рассказывают, дипломат князь Кауниц[19] небрежно обронил его, как страусово яйцо, и судьба воспитала из него истребителя страусов! Еврейские или немецкие Фреи стряпают

свои дела в огромной луже ажиотажа, превратившего все предприятие с ассигнациями в мертворожденную затею. Швейцарцу Клавьеру не удалось основать в Ирландии колонию социнианцев[20], но несколько лет назад, остановясь перед министерским отелем в Париже, он произнес пророческие слова: будто бы ему на роду написано однажды стать министром, - сказав это, он расхохотался. Зато швейцарец Паш с приглаженными волосами сидит скромненько; благодаря особому смирению и глубокомыслию он - предмет поклонения не только для своей улицы, но и для соседних. Сиди же, Тартюф, пока не понадобишься! А вы, итальянцы Дюфурни, фламандцы Проли, спешите сюда, двуногие хищники! Пусть придет всякий, у кого горячая голова, чей необузданный ум подобен хаосу незрелости или руинам былого; всякий, кто не может стать известным или кто слишком известен, пусть придет, если он продается или даже если у него нет ничего, кроме алчности и красноречивого языка! И они приходят, все с горячими, невыразимыми желаниями в сердце, как пилигримы к чудодейственной святыне. И сколько их приходит, праздных бродяг, не имеющих цели, - а в Европе их великое множество - только для того, чтобы прийти к чему-нибудь. Так потревоженные ночные птицы летят на свет... Здесь сейчас и барон Фридрих Тренк[21]; растерянный и точно ослепленный, он прибыл сюда из магдебургских казематов. Потеряв вместе с пещерами Минотавра и свою Ариадну, он продает, как это ни покажется странным, вино, но не в бутылках, а в бочонках.

Не осталась без миссионеров и Англия.

Она отрядила Нешема, которому "за спасение погибающих" была торжественно вручена "гражданская шпага", с тех пор давно изъеденная ржавчиной; Пейна[22], мятежного корсетника, который, несмотря на свою нечесаную голову, полагает, что он, простой портной, своим памфлетом о "здравом смысле" освободил Америку и что он может освободить и освободит весь земной шар, а может быть, и другие миры. Конституционная ассоциация Прайса и Стэнхопа[23] посылает поздравления14 Национальному собранию, которое торжественно приветствует их, хотя они представляют только Лондонский клуб, на который Берк и тори смотрят искоса.

Придется ради нашего Отечества упомянуть кстати или некстати и о тебе, кавалер Джонс Поль, В полинялом морском мундире Поль Джонс мелькает здесь, похожий на винный мех, из которого вытянуто все вино, и напоминающий скорее свой собственный призрак. Его некогда столь шумливый характер теперь почти совсем изменился, его едва слышно, да и то лишь, к крайней досаде, в министерских передних и кое-где в благотворительных столовых, куда его приглашают в память о прошлом. Какие перемены, какие восхождения и падения! Теперь, бедный Поль, ты не смотришь в раздумье, стоя у подошвы родного Криффеля, через Солвейскую бухту на синеющие горы Кумберленда и в голубую беспредельность. Окруженный достатком и простодушной сердечностью, ты, юный безумец, стремился уйти от этого как можно дальше или даже покинуть навсегда. Да, за сапфировым мысом, который люди называют Сент-Бис и который вблизи оказывается не из сапфира, а из обычного песчаника, лежит другой мир. Познаешь его и ты! С далекой гавани Уайт поднимаются дымные зловещие облака, но даже они не служат тебе предостережением. Гордый Форт дрожит перед вздувающимися парусами - лишь бы только ветер не переменился внезапно. Возвращающиеся домой жнецы из Флембора останавливаются на холме: что это за серное облако, туманящее гладкую поверхность моря, серное облако, из которого вдруг прорываются снопы огня? Это петушиный бой на море, и один из самых жарких, в котором британский Serapis и франко-американский Bon Homme Richard клюют и душат друг друга, каждый по-своему; и вот, храбрость отчаяния душит храбрость обдуманную, и Поль Джонс тоже причисляется к королям моря.

Вслед за тем с тобой, Поль, знакомятся Черное море, воды Меотии, длиннополые турки, а твой пламенный дух бесцельно истощался в тысяче противоречий. Ибо разве в чужих странах, у пурпуровых Нассау-Зигенов, у грешных императриц Екатерин не разбиваются сердца, точно так же как дома у простых людей? Бедный Поль! Голод и уныние сопровождают твои усталые шаги; один или, самое большее, два раза всплывает твоя фигура на фоне общей сумятицы революции, немая, призрачная, подобно "тускло мерцающей звезде". А затем, когда твой свет окончательно погас, национальный законодательный корпус награждает тебя "торжественными похоронами"! Погребальный звон родной пресвитерианской церкви и шесть футов шотландской земли возле праха близких доставили бы тебе столько же удовольствия. Вот каков был мир, лежавший за мысом Сент-Бис. Такова жизнь грешного человечества на земле.

Но из всех иностранцев самый заметный - барон Жан Батист де Клоотс, или -откинув все имена, данные при крещении и полученные по феодальному праву, гражданин мира Анахарсис Клоотс из Клеве. Заметь его, добросовестный читатель! Ты знал его дядю, проницательного, острого Корнелия де Пау, безжалостно разрушающего все дорогие иллюзии и из благородных древних спартанцев делающего современных головорезов Майнотов15[24]. Из того же материала создан и Анахарсис, сам подобный раскаленному металлу, полному шлаков, которые должны были выплавиться из него, но так и не выплавятся. Он прошел нашу планету по суше и по воде, можно сказать, в поисках давно, утерянного рая. В Англии он видел англичанина Берка; в Португалии его заметила инквизиция; он странствовал, сражался и писал; между прочим, написал "Доказательства в пользу магометанской религии". Но теперь, подобно своему крестному отцу, скифу, он является в Париж-Афины, где находит наконец пристанище для своей души. Это блестящий человек, желанный гость на патриотических обедах, весельчак, даже юморист, опрометчивый, саркастичный, щедрый, прилично одетый, хотя ни один смертный не обращал меньше его внимания на свой костюм. Под всяким платьем Анахарсис прежде всего ищет человека; даже столпник Марат не мог бы взирать с большим пренебрежением на внешнюю оболочку, если в ней не заключается человек. Убеждение Анахарсиса таково: есть рай, и его можно открыть, под всяким платьем должен быть человек. О Анахарсис, это безрассудная поспешная вера. С него ты быстро поскачешь в город Никуда - и достигнешь его наверное. В лучшем случае ты прибудешь туда с хорошей посадкой, а это, конечно, уже что-то.

Сколько новых людей и новых вещей появилось, чтобы завладеть Францией! Ее Древняя речь, мысль и связанная с ними Деятельность, полностью изменяясь и бурля, стремится к неведомым целям. Даже самый глупый крестьянин, вялый от усталости, сидя вечером у своего очага, думает лишь об одном: о сожженных замках и о замках, которые еще можно сжечь. Как изменились кофейни в провинции и в столице! Посетителям "Antre de Procope" предстоит теперь решать другие вопросы, помимо трех единств Стагирита[25], и видеть перед собою не театральную, а мировую борьбу. Здесь спорят и ссорятся манерно завитые логики со старыми философами в париках с косичками или с современными прическами a la Brutus, и хаос играет роль судьи. Вечная мелодия парижских салонов получила новый лейтмотив, такой же вечный, который слышало небо уже во времена Юлиана Отступника[26] и еще раньше и который звучит теперь так же безумно, как и прежде.