Казалось, он даже чует запахи, источаемые этими руками, сладковато-приторную смесь. Смесь из запаха сырой земли и аромата гниющей, разлагающейся плоти. Его чуть не вырвало, когда он вспомнил, что всего несколько часов назад целовал эти руки, а эти пальцы трупа ласкали все его тело!!!

Он тихонько смеялся, откинувшись спиной на дверь. Похоже было, что начала «крыша ехать». Тихий смех перешел в дикий хохот. Подхватившись, Тимофей с хохотом и криками, беснуясь, носился по сеням.

— Что, догнала, ведьма?! Ха-ха-ха!!! Жизни моей захотела?! Крови?! Ха-ха-ха!! Ты хотела рвать меня зубами?!

Ха! Врешь, бестия!!! Это я, а не ты!!! Это я буду рвать тебя зубами!!! — Тимофей схватил с пола отрубленную кисть ведьмы и вонзил в нее зубы. Рев, раздавшийся за дверью, вдруг отрезвил его. Выпустив отрубленную кисть, он прислушался. За дверью все стихло. На цыпочках Тимофей подкрался к входной двери и прижался ухом. За дверью слышалось всхлипывание. На крыльце кто-то рыдал нежным голосом.

— Эй! Кто это!

— Я это, Тима, Анфиса, — послышалось в ответ сквозь всхлипывания. — Что с тобой, Тима, ты болен?

— Я?! Не заговаривай мне зубы, ведьма!!

— Ну, вот опять, — рыдания за дверью усилились.

— Да за что же ты меня ведьмой-то?

— То есть как за что??? Ты же мертвая…

— Да какая же я мертвая-а-а-а?? — Анфиса зарыдала еще пуще.

— Может, скажешь, с кладбища…

— Да с какого кладбища?? Только мы из дома вышли, родимый, как ты на землю упал. Я к тебе, а ты без сознания лежишь. Насилу в чувство тебя привела. А ты, как меня увидел, закричал дико и по земле кататься стал. И тоже все «ведьма» да «ведьма»! А потом оттолкнул меня и в дом кинулся как угорелый. Дверь захлопнул и на засов. Не сделай ничего с собой, Тима! Ты не в себе! Открой дверь, Тимочка! Слышишь? Я боюсь за тебя, Тима-а-а!!

Тимофей засомневался: «Неужели действительно просто приступ? Но ведь со мной же такого не было никогда! Да, конечно же, это просто бред!»

От сердца отлегло, и он, шагнув к двери, взялся за засов.

Нога за что-то запнулась. Отодвигая левой рукой засов, он пошарил правой в темноте под ногами. Его рука наткнулась на обрубленную кисть. Дряблая кожа и длинные когти. Даже на ощупь было ясно, эта рука не могла принадлежать молодой женщине. К счастью, он не успел отодвинуть засов, вернее, отодвинул лишь до половины. Задвинув его до упора назад, он в ярости крикнул:

— А про руки скажешь, что из анатомического театра принесла?!!

Ответом был страшной силы удар в дверь. Дверь затрещала. На голову Тимофею посыпалась труха. Удары посыпались на дверь один за другим. Нужно было что-то делать, так как дверь хотя и была прочной, но такого натиска долго бы не выдержала. В промежутках между ударами нечеловеческий голос ведьмы монотонно вещал:

— Ты все равно будешь моим. Все силы АДА помогают мне! Сама судьба предназначила тебя мне.

Забившись в угол, Тимофей лихорадочно думал. Нужно было предпринять что-нибудь для собственного спасения.

Не хотел он уподобиться скоту, безропотно идущему на убой. «Где, где, думал он, — путь к спасению? Спасению?»

Он сосредоточился. Где-то в глубине памяти мелькнули слова матери о том, что его может спасти. Он напрягся и вдруг как будто снова услышал всю фразу, сказанную матерью:

— «Помни! Лишь символы веры тебя спасут!»

«Что, что она имела в виду?» — думал он, а ноги уже сами несли его в ее комнату. Припадая на больную ногу, по скрипящим ступеням он поднялся наверх. Уже переступая порог комнаты, на мгновенье приостановился. Он услышал, как со страшным грохотом рухнула в сенях выбитая входная дверь.

В его распоряжении оставались считанные даже не минуты, а секунды. Ликующий, на одной высокой ноте, вой приближался. Опасность не была видна, а была лишь слышна, и это было во сто крат страшнее. Воображение, мешая думать, дорисовывало все остальное в самых мрачных красках. Тимофей лихорадочно обвел комнату взглядом. Что имела в виду мать? И тут до него дошло. Шагнув к стене, он снял икону Божьей Матери. Вой приближался. Ждать в неподвижности было невыносимо. Страх растянул время до бесконечности.

И, заставив сознание отступить на задний план, все существо Тимофея заполонил инстинкт. Тот инстинкт отчаянного безрассудства, который заставляет загнанную в угол крысу бросаться на преследователя, и этот инстинкт толкнул Тимофея вперед, навстречу вою. Навстречу тому душераздирающему вою, который еще несколько минут назад гнал его прочь, как страшный таежный пожар гонит прочь все живое.

Держа перед собой икону, несвязно шепча перекосившимися губами молитву, он двигался к тому, что было для него страшнее самой смерти. Их разделял лишь коридор. Он уже видел в темноте у лестницы ужасную, беснующуюся фигуру, хищно тянущую к нему культи изувеченных рук. С оскаленных то ли зубов, то ли клыков, как сама смерть, падали хлопья пены. Икона с расстояния в несколько шагов обжигающе подействовала на ведьму. Анфиса вся затряслась. Тимофей был рядом, но она не могла к нему приблизиться.

Стоило ей подойти ближе, как сила покидала ее. Воспрянувший духом Тимофей понял это и наступал, гнал ее из дома прочь. Внезапно ведьма словно почувствовала что-то неведомое Тимофею, но очевидно имеющее важное значение для нее, развернулась и бросилась прочь. Время Власти Сатаны прошло, наступал день. До рассвета Тимофей просидел в комнате матери; забившись в угол и прижав к себе икону обеими руками, он глядел в одну точку, находясь в состоянии какого-то оцепенения. Его состояние было близко к обмороку.

Солнце, нежно коснувшись лица первыми лучами, разбудило его. Свет наступившего дня привел его в чувство, став стеной между ним и ночными страхами. Он поднялся, размял затекшие ноги и, положив икону на стол, распахнул окно. Утро ворвалось в комнату свежим ветром, озорно пробежавшимся по волосам. Деловито пролетевшие мимо пичуги вызвали у Тимофея улыбку. Лес жил суетливой утренней жизнью. Весело гомонили птицы в кронах деревьев, а те в свою очередь стряхивали с хвои и листвы капли прошедшего за ночь дождя. Капли собирались в лужицы и, обласканные солнечными лучами, взмывали вверх, насыщая воздух влагой. Веселье леса подняло Тимофею настроение.

Решив посмотреть, что же творится внизу, он спустился в сени. Он примерно знал, что там увидит, и не очень удивился. Петли у двери были довольно крепкие, и поэтому сорвана она была вместе с косяком, оказавшимся не таким надежным. Следовало заняться серьезным ремонтом, так как все могло повториться в следующую ночь. Когда приедет отец, неизвестно. Хорошо бы, конечно, если бы сегодня, но ведь дела могут и задержать. Тимофей вооружился найденным в сарае инструментом и, разложив вокруг себя взятые из сарая доски, занялся косяком. Уже давно за полдень перевалило, а он все возился с дверью. В конце концов он укрепил ее так основательно, что, пожалуй, даже тараном было бы непросто ее выломать. В этом был резон, так как сила у Анфисы была огромная. Умывшись у колодца, Тимофей поднялся в дом. Поработав на свежем воздухе, он вдруг вспомнил, что еще не позавтракал. Он никогда на аппетит не жаловался и поэтому решил наверстать упущенное, благо деревенская пища заткнет за пояс городскую, и Тимофей отдал ей должное. После обеда, не зная чем заняться, он бесцельно бродил по дому. Зашел в комнату отца. На столе лежала недочитанная отцом книга. Это был довольно толстый фолиант и, должно быть, довольно старый, судя по переплету из свиной кожи и по страницам, пожелтевшим от времени. Тимофей наобум открыл книгу примерно на середине.

Это была старая рукопись, тут и там мелькал «ъ». Взгляд Тимофея сразу ухватил фразу, которая его заинтересовала:

«Силы Зла в этом мире подразделяются на несколько видов». Тимофей уселся поудобнее и начал читать.

«Силы Зла в этом мире подразделяются на несколько видов. Причем, носители зла бывают как живые, так и мертвые. Мертвые подразделяются на два вида: чисто „мертвецы“ и „зомби“…» Читал Тимофей довольно долго, но большая часть времени ушла на разбирание почерка, тот был довольно замысловатым, и поэтому прочитал он не так уж много.