– …анализ следов под ногтями, на плечах и на ягодицах мальчика. – Голос Канерона ворвался в его мысли.

– Что вы сказали?

– Мы завершили анализ. Это углекислый калий. Или попросту щелок.

– Щелок?

– Да, как ни странно.

– Где Мэттью мог извозиться в щелоке?

– В особенности если его держали взаперти, связанного, – подхватил Канерон. – Значит, где-то в том самом месте, где его держали пленником.

Линли попытался как-то сопоставить новую информацию с тем, что ему было известно о Бред-гар Чэмберс. Канерон продолжал рассуждать:

– Любой школьник знает, что щелочи используются при изготовлении мыла и чистящих средств. Вам бы следовало поискать кладовку, какое-нибудь хранилище моющих средств, возможно, пристройку или сарай. – Канерон налил себе еще чаю. – Или же на полу в том автомобиле, в котором его везли, остались следы щелочи. В таком случае нужно искать какое-то средство транспорта, в котором вывозят мусор, что-то в этом роде.

Слушая Канерона и даже более-менее удачно отвечая на его реплики, Линли погрузился в собственные мысли. Складывая вместе все накопленные за последние дни сведения, он готов был признать, что, вполне возможно, он пытался подгонять факты под сложившуюся в его уме картину, вместо того чтобы основывать теорию на самих фактах. В полицейском расследовании не всегда удается до конца соблюдать должную объективность. Как-то раз Линли уже совершил подобную ошибку и теперь сразу же распознавал в себе тенденцию делать чересчур поспешные выводы, а главное, он позволил старой дружбе повлиять на интерпретацию нынешних событий. Теперь же, упрекнув самого себя за подобную слабость, Линли принялся заново разбирать и обдумывать каждую деталь.

Расследование убийства всегда проводится в спешке. Это оправдано: чем скорее полиция соберет все улики, тем больше шансов поймать убийцу. Однако риск заключается в том, что второпях истина может ускользнуть. Стремясь уличить подозреваемого, детектив может просмотреть факты, указывающие на других виновников. Линли помнил об этом, и сейчас он сознавал, как спешка отразилась на деле Мэттью Уотли.

Отравление угарным газом. Заключение экспертизы вынуждало взглянуть на эту историю по-новому. Комната над сушильней тем самым исключалась. В свете новых фактов приходилось предположить, что Мэттью умер в другом месте, а значит, Клив Причард не только не причастен к этому делу, как бы Линли ни хотелось возложить всю вину на него, он даже не лжет. Истина же, которую поведал им Клив Причард, возвращает следствие к фотографиям и Джону Корнтелу.

Нужно убедиться, в самом ли деле комната над сушильней не могла быть превращена в газовую камеру. Прежде чем продолжить следствие, нужно разобраться с этим. Линли был уверен: единственный человек, способный справиться с этой задачей, это Саймон Алкурт Сент-Джеймс.

– В прошлый вторник, – произнес полковник Боннэми. Он говорил неразборчиво, слова сливались. Так обычно бывало по вечерам, когда старик выбивался из сил. – В прошлый вторник, Джинни. Джин Боннэми налила отцу полчашки чая. Когда он уставал, дрожь в руке усиливалась, и самостоятельно отец мог поднести к губам лишь неполную чашку, а поить себя с ложечки он не разрешал. Не смиряясь с унижением, не желая, чтобы его поили и кормили как несмышленыша, полковник предпочитал получать маленькие порции пищи. Дочь не возражала: она понимала, что отцу просто необходимо сохранять хотя бы остатки достоинства. Довольно и того, что она помогает ему одеться, помыться, сходить в туалет.

– Да, папа, – отозвалась она. Ей не хотелось заводить разговор о Мэттью Уотли. Если они начнут вспоминать мальчика, она не удержится от слез, отцу станет плохо, а это так опасно при его болезни. Уже два дня держится высокое давление. Джин боялась, что давление поднимется еще выше. – Он должен был прийти к нам вчера, дочка. – Полковник поднес чашку к губам. Рука дрожала, было слышно, как фарфоровый край чашки постукивает о зубы.

– Хочешь, я поиграю с тобой в шахматы, папа? Хочешь?

– Вместо Мэттью? Не надо. Оставь фигуры как они есть. – Отец поставил чашку на блюдце и взял с тарелки кусок хлеба с маслом. Джин заметила, что он дрожит. В гостиной и впрямь промозгло. Снаружи быстро темнеет, к вечернему сумраку присоединился туман и грозные серые тучи, надвигающиеся с запада. Вместе с темнотой в коттедж, словно непрошеный гость, вполз холод.

Электрический обогреватель был включен, старик ретривер блаженно растянулся перед ним, впитывая тепло, которое не достигало другого угла комнаты, где сидели хозяева. Отец снова вздрогнул.

– Надо бы нам растопить камин, – предложила Джин. – Что скажешь, папа? Давай я уберу в сторонку твоего дракона и разведу огонь.

Полковник Боннэми повернул голову и взглянул на очаг, возле которого, прислонившись к решетке, красовался китайский дракон. Снаружи порыв ветра сотрясал каштаны, ветки их стучали в окно гостиной. Ретривер приподнял вытянутую морду, прислушался и зарычал.

– Это просто гроза, Шорни, – успокоила его Джин, но пес зарычал снова. Снаружи послышался стук. Пес залаял.

– Не любит он грозу, – прокомментировал полковник.

Пес еще раз отрывисто гавкнул. Он переводил взгляд с Джин на окно. В раму и стекло стучали ветки. Дождь усилился. Что-то скреблось в стену, шуршало. Старый пес с трудом поднялся на ноги, покрепче уперся лапами в подстилку и завыл.

– Шорни, Шорни! – попыталась вразумить его хозяйка, но пес заливался все громче, короткая шерсть поднялась дыбом.

– Хватит, черт возьми! – крикнул полковник, хватая газету. Смяв ее, он бросил бумажный комок в собаку, чтобы отвлечь ее, но самодельный мячик не долетел до Шорни, и тот продолжал выть.

Подойдя к окну, Джин попыталась рассмотреть хоть что-то во дворе, но по стеклу текли струи дождя да мерцало отражение горевшей в гостиной лампы. Ветер снова с каким-то кашляющим звуком ударил в стены коттеджа, послышалось сухое шуршание, точно с крыши сыпалась черепица. Пес, рыча, обнажил зубы и шагнул к темному окну. В этот момент в стену коттеджа что-то сильно стукнуло, а затем с шумом соскользнуло на землю.

Пес снова взвыл.

– Это грабли, папа, – догадалась наконец Джин. – Я бросила их вчера на улице вместе с садовыми ножницами, когда пришел инспектор. Лучше мне сбегать за ними, не то они заржавеют. Заодно принесу дров. Уймись, Шорни!

– Не стоит разжигать камин, Джинни, – запротестовал отец, но она уже подошла к вешалке и натягивала старый грязный макинтош. Отец возражал, не желая утруждать Джинни, но дрожал все сильнее. В трубе завывал ветер. Пес подхватил его напев.

– Стоит-стоит, – заверила его Джин. – Я быстро, Шорни!

Пес пошел было за ней, но Джинни не собиралась выводить старую собаку под дождь. Ловко выскользнув из комнаты, она захлопнула за собой дверь. В кухне было темно, она ощупью прошла сквозь нее и открыла заднюю дверь.

Холодный ветер ударил ей в лицо, проник под одежду. Дождь безжалостно замолотил по плечам. Поплотнее закутавшись в плащ, Джин вышла на крыльцо.

Грабли и секатор она вчера прислонила к стене. Должно быть, инструменты упали, они ведь с отцом слышали какой-то грохот. Джин быстро прошла вдоль стены коттеджа, завернула за угол и принялась в темноте разыскивать инструменты. В доме все еще заливался пес, но рев бури заглушал его лай.

– Да где же наконец…– Ножницы она нашла почти сразу, они валялись на земле рядом с кустом лаванды, но грабли исчезли. Джин пыталась нащупать их на земле, но дождь все усиливался, ветер растрепал ее волосы, они лезли в глаза, неприятно щекотали кожу. – Черт побери! – Из дому все еще доносился вой, и она крикнула, перекрывая шум ветра: – Замолчи, Шорни!

Поднявшись на ноги, Джин зажала секатор под мышкой и направилась по дорожке в сарай на краю сада, где хранился садовый инвентарь. Распахнув дверь, Джин вошла внутрь, остановилась, чтобы отдышаться после яростных порывов дождя и ветра. Повесила секатор на гвоздь. Дверь за ее спиной внезапно захлопнулась.