По поводу этих возражений я высказал сожаление, что ни один из моих возражателей не сосредоточился на одной какой-либо стороне реферата, чтобы ее можно было на диспуте исчерпать возможно полнее. Напротив, каждый из них касался почти всех сторон, но зато неполно и неглубоко. Приходилось отвечать разом на самые разнообразные пункты; приходилось также иногда возвращаться к одним и тем же доводам. Так, относительно нравов, я отвечал достоуважаемому г. Анучину, что общие черты можно находить у самых чуждых народов, и вновь напомнил прямое свидетельство византийца Прокопия, что "склавины и анты имеют гуннские нравы". Почему-нибудь он же сблизил склавин и антов именно с гуннами, а не с иным каким племенем. Относительно деления народов на кочевые и оседлые, на конные и пешие, я повторил, что такое деление имеет связь не с тою или другою расою, а со степенью культуры и с условиями природы. Никто не описывал в данную эпоху все славянские племена вместе, а всякий описывал какую-либо их часть, под тем или другим именем. Название славяне обобщилось только впоследствии. Между тем как западные славяне уже имели оседлый и земледельческий быт, восточные, обитавшие в южнорусских степях, еще сохранили кочевое или полукочевое состояние. При этом я указал на факт, доселе не обращавший на себя внимания этнографов: все богатыри наших былин конные, и пеших богатырей мы не знаем. В этом сказался отголосок далекого прошедшего из жиэни восточных славян. У северных финнов тоже есть богатыри, но они пешие, и разъезжают только на лодке или на санях, как это видно из Калевалы. Прибавлю, что мадьяры явились на Дунай конным народом, а их ближайшие родичи, остяки и вогулы, никогда в истории таким народом не являлись.

Наконец, переходя к антропологической стороне возражения г. Анучина, я сказал, что искусственный подбор разных неточных описаний монголов ничего не доказывает, кроме неточности подобных описаний вообще [201]. Я напомнил показанные в предыдущем заседании керченские фрески, на которых изображен сарматский народ с кругловатыми лицами, небольшими глазами и курносый; он не похож на южные и западные европейские народы; но в то же время это не татары и не монголы. Я напомнил свидетельство Аполинария Сидония, что у гуннов, за исключением головы, были прекрасные члены, что они были хорошего сложения и что если бы их ноги соответствовали их туловищу, то они были бы высоки ростом. Но, конечно, привычка с малолетства постоянно сидеть на коне мешала их ногам получить нормальное развитие, и притом в этом свидетельстве нет указания на какую-либо особую их коротконогость. А что касается до головы, то приведенное в моем реферате сопоставление разных известий, в особенности Сидония, ясно указывает, что гунны стягивали младенцам голову и даже придавливали нос особыми повязками, ради шлема; а затем делали у них на лице нарезы и вообще устраивали себе страшную наружность, чтобы пугать неприятелей, каковой цели и достигали, по свидетельству тех же источников. Следовательно, и тут нет никаких доказательств их будто бы природной калмыцкой народности. Да притом, когда же калмыки путали европейские народы одним своим видом?

Затем принял участие в обсуждении вопроса доктор Е. А. Покровский, специалист по антропологии детей. Он сочувственно отнесся к моему реферату, и, ссылаясь на исследования Топинара, сообщил, что деформация детских черепов особенно была распространена у народов арийских, тогда как у народов урало-алтайской расы она если и встречается, то в самой легкой форме. Н. Ю. Зограф, специалист по зоологии, добавил, что в последнее время запас деформированных черепов, благодаря раскопкам, значительно увеличился. Варшавский профессор Д. Я. Самоквасов также попросил слова. Он заявил, что, занимаясь довольно долгое время исследованием о скифах, не нашел никаких монгольских народов в юго-восточной Европе, откуда вышли гунны. Он прибавил и еще несколько соображений, в дополнение к моему реферату.

За слишком поздним временем пришлось наконец закрыть заседание; причем я выразил надежду, что про-исходившее обсуждение вопроса не останется бесплодным для науки, и принес мою благодарность тем ученым, которые откликнулись на мой призыв и потрудились своим участием в обсуждении.

Трое из записавшихся ученых не успели высказаться. Из них А. П. Богданов, профессор зоологии, известный антропологическими изысканиями, не скрывал своего сочувствия антропологической стороне моего реферата.

В. М. Михайловский (секретарь отдела) сказал мне, что имел в виду представить некоторые исторические соображения и указать на трудности, с которыми сопряжено решение данного вопроса при настоящих средствах науки. Что хотел сообщить третий из них, г. Иков, осталось мне неизвестным.

Заседание началось ровно в 7 1/2 часов, а окончилось во втором часу пополуночи.

Предлагаемый краткий отчет не мешает, конечно, моим оппонентам излагать диспут с их точки зрения; была бы только верна фактическая сторона изложения.

IV Отношение туранской истории к истории славянства[202]

Моравия и Мадьяры с половины IX до начала X века, - (Спб. 1881). Диссертация К. Грота

Только что названная книга г. Грота имеет непосредственное отношение к гуннскому вопросу, и тем более, что автор ее берет для своей задачи широкую основу и предпосылает событиям IX века продолжительное вступление, под заглавием "Взгляд на судьбу средне- и нижне-дунайских земель до начала IX века". Здесь он пытается выяснить те народности и те народные движения, сценою которых были данные земли, начиная с готов и даков и кончая аварами. Казалось бы, подобное выяснение в наше время немыслимо в ученой диссертации без тщательного пересмотра вопроса о гуннах и водворении славян на Дунае. Однако что же мы видим? Подробно пересматривая, например, вопрос о происхождении румын и возвращаясь к нему не один раз, г. Грот почти обходит гуннов и славян. Ибо нельзя же считать учеными рассуждениями следующие о них фразы, разбросанные там, сям: "Воинственная кочевая орда монгольского племени гуннов, оставив по каким-то неизвестным нам причинам степи Средней Азии, во 2-й половине IV века, устремилась на запад, в Европу. Увлекши с собою встретившиеся на пути массы других кочевников, по всей вероятности турецкого, а может быть, также и финского племени, она, возрастая в количестве, неудержимым потоком хлынула в степи нынешней Южной России" (33). "Есть достаточное основание предположить, что с гуннами проникли на Дунай первые толпы славян". "Эти толпы славян могли быть увлечены с берегов Днестра, где они до прихода гуннов жили под властью готов. Были ли они невольно захвачены гуннским потоком или присоединились к нему, по собственному побуждению, сказать трудно. Первое нам кажется вероятнее. Неизвестно также, составляли ли славяне в гуннской орде нечто отдельное, например, род особых славянских дружин, или они представляли один из элементов того разнородного сброда, каким в сущности была орда собственно гуннская". "Во всяком случае эти первобытные, может быть, и довольно многочисленные, славянские толпы были, так сказать, еще случайными пришельцами на берега среднего Дуная". "Побежденные восставшими против них готами и гепидами, толпы гуннов разбрелись, повидимому, в разные стороны, часть их вернулась, кажется, в свое прежнее временное местожительство - на берега Черного моря" (35-36).

На каких данных, на каких источниках основаны все эти кажется и может быть, остается для читателя неизвестным. Любопытно то основание, на котором предположено первое проникновение славян на Дунай вместе с гуннами. Этим основанием служат "показания Приска, оставившего описание своих впечатлений о путешествии и пребывании у Аттилы" и "указание Иорнанда, называющего пиршество на могиле Аттилы стравой, словом чисто славянским". В высшей степени характерно это повторение прежних домыслов, что славянские черты, представленные Приском, относятся не к гуннам, а к славянам, бывшим в их орде, и что слово страва заимствовано гуннами у подчиненных славян. Выходит, будто Приск и Иорнанд, говоря о гуннах, описывали не их самих, а подчиненных им славян. Между тем последний ясно и положительно говорит, что слово "страва" принадлежало самим гуннам (Stravam super tumulum ejus, quam appellant ipsi . etc.). И есть ли какое вероятие, чтобы такой важный бытовой обряд, как торжественное погребальное пиршество, гунны называли не собственным, а чужим словом? Следовательно, та историческая школа, к которой принадлежит Грот, простонапросто отрицает прямые и положительные свидетельства непосредственных источников. С помощью подобных приемов, он, конечно, легко отвергает мнение о давности славян на Дунае и признает "первое их появление там (в виде военных дружин в гуннской орде), относящимся к V веку, а первое расселение их народными массами - к VI веку" (23). С вопросом о древних поселениях славян на Дунае тесно связаны свидетельства источников о дунайских сарматах, и необходимо было выяснить сих последних. Если г. Грот не отождествляет их со славянами, то должен был расследовать, кто же такие были эти сарматы. Но он преспокойно употребляет следующие выражения: в маркоманской войне "приняли участие не только маркоманны, квады, но и другие германские и сарматские полчища" (28); "многочисленные германцы и сарматы, переселенные сюда римлянами" (31). Подобные выражения повторяются и далее на многих страницах; но читатель так и остается в недоумении, что такое автор разумеет под именем сармат: разумелся ли под этим названием какой-нибудь живой народ или это название есть пустой звук?