Перейдем теперь к известию Иорнанда.

Если Аммиан Марцеллин, современник гуннского движения, изобразил гуннов не совсем точно и преувеличил их безобразие, то чего же можно ожидать от Иорнанда, писавшего около двух столетий спустя, бывшего (как полагают) готским епископом в Италии, весьма пристрастного к готам, а потому дышавшего ненавистью к их гонителям, гуннам? И действительно, в своей "Истории Готов" он не пожалел красок, так что входившее в число его источников Аммианово изображение гуннов представляется в сравнении с сим последним довольно бледно. Во-первых, гунны у Иорнанда являются не чем иным, как порождением изгнанных готами в пустыню ведьм и совокупившихся с ними злых духов. Там, в этой пустыне за Меотийским болотом, возникла "гнусная, жалкая, почти нелюдская порода (гуннов) с языком, едва похожим на человеческий говор". Однако, как оказывается далее, этот жалкий народ подобно вихрю налетел из-за Дона на скифов (готов) и победил их, увлекая за собою Алан и другие соседние народы. Но побежденные будто бы не столько пугались их оружия, сколько не могли выносить их страшного вида. "У них лицо ужасающей черноты и похоже более, если можно так выразиться, на безобразный кусок мяса с двумя дырами вместо глаз. Самоуверенность и мужество светятся в их ужасном взгляде. Свирепость свою они упражняют над своими детьми с первого же дня их рождения: младенцам мужского пола изрезывают железом щеки, чтобы те, еще прежде чем научатся сосать молоко матери, уже приучались к перенесению ран. После юности, лишенной красоты, они стареют безбородые, потому что глубокие рубцы от железа уничтожают на лице корни волос. Они малы ростом ( exigui quidem forta ), но ловки в движениях и проворны на коне, широкоплечи, вооружены луком и стрелами, с толстым затылком ( firmis cervicibus ), всегда гордо поднятым вверх. По своей свирепости, это звери в образе людей" (Cap. CXXIV).

Риторика этого ходульного описания, проникнутая явным озлоблением против гуннов, так бросается в глаза, что, удивляешься тому туману, в котором историческая критика столь долго находилась по отношению к гуннам. Да где же тут черты несомненно монгольской, татарской или чудской народности? Если перевести все это на обыкновенный язык, окажется, что гунны были не особенно велики ростом, то есть, как говорится у нас, коренасты, крепко сложены, широкоплечи, нечистоплотные (чумазые, как мы говорим), с загорелою, истрескавшеюся на ветру кожею; имели с младенчества изрезанные щеки, или чтобы приучить себя к ранам, или чтобы не росла у них борода[188]. Лица у них были вообще кругловатые, а глаза небольшие (сравнительно с южными европейскими народами), но взор острый, смелый, выражение мужественное. Повторяю, никакого намека нет на выдавшиеся скулы и широко расставленные, узкие, косые глаза. Я нахожу даже в этих чертах замечательное сходство с нашим собственным велико-русским типом, с обилием у нас так называемых мордовских физиономий. И очень возможно, что подобно нашему, в гуннском типе отразилась некоторая, еще доисторическая, подмесь иных элементов, что не мешало гуннам, как не мешает и нам, быть чистыми славянами по языку и характеру. По моему мнению, наглядное изображение этого гунского типа можно видеть на фресках в одной керченской катакомбе, которые относятся ко времени между началом II и концом IV века по Р. X. (см. объяснения г. Стасова в "Отчете Императорской Археологической комиссии" за 1872 г., С.-Пб. 1875). Там изображены какие-то степные наездники именно с круглым или овальным лицом и безбородые, которых физиономия ясно отличается от южноевропейских народов и в то же время не походит ни на монголов, ни на угров.

Что касается до свирепости, воинственности, кочевой жизни и привычки к верховой езде, то повторяю, в наше время просто наивно было бы по таким чертам определять народность, а не известную низшую степень культуры, которую переживали народы самого разнообразного происхождения. Финноманы и монголоманы почему-то, например, вообразили себе, что предприимчивость, свирепость и воинственность должны служить отличительною чертою чуди и монголов. А между тем тот же Иорнанд, передавая разные ужасы о гуннах, называет финнов "смирнейшим" народом (Finni mitissimi. Cap. III). Монголо-татары только временами выходили из своего апатичного состояния и никогда не превосходили арийцев своею энергией и воинственностию. Если свирепость и страсть к разрушению суть признак чудских и монгольских народов, то к ним надобно отнести и вандалов. Впрочем, и сами финноманы отрицают воинственность славян только тогда, когда это не подходит, например, к их теории о гуннах и болгарах. А когда говорят вообще о славянах, то говорят о них несколько иначе. Например, г. Макушев писал, что "иностранцы удивлялись храбрости и ловкости славян", чему приводит доказательства ("Сказания иностранцев о быте и нравах славян". С.-Пб. 1861, стр. 132 и 152). По свидетельству Прокопия, они "не отличались белизною лица; всегда покрыты были грязью и всякою нечистотою" (ibid., 151). Следовательно, видим черты почти тождественные с гуннами. Да Прокопий тут же говорит, что анты и славяне "при своем простосердечии имеют гуннские нравы". А если он или Иордан гуннов и болгар еще не называют прямо славянами, то я уже несколько раз указывал, что название это в те времена еще не было распространено на все славянские народы и что под славянами тогда разумелись преимущественно западнобалканские или западнодунайские славяне, а не восточные. На таком основании и готов пришлось бы не считать германским племенем; например, Иорнанд прямо отличает их от германцев (cyjus consilio Gothi Germano rum terras, quas mine Franci obtinent, depopulati sunt. Cap. IX). Простосердечие славян, о котором говорит Прокопий, - тоже не противоречит родству с ними гуннов. "Добродушные и человеколюбивые дома, славяне отличались на войне хищностию и свирепостью", - говорит г. Макушев и подтверждает это длинным рядом красноречивых фактов из разных источников (стр. 156).

Поборники туранской теории, как мы видели, - придумали какую-то сильную монархическую власть как доказательство неславянства. Но вот что говорит Аммиан о гуннах: "Царская власть им неизвестна; они шумно следуют за вождем, который их ведет в битву". Но очевидно, у них были княжеские роды, из среды последних возвысился над другими род, к которому принадлежал Аттила. Он, как это обыкновенно бывает в истории, направив силы своего племени на борьбу с другими народами и на завоевания, успел было объединить гуннов и основать обширную монархию. А вместе с тем, конечно, возросла и его личная власть. Распалась потом его монархия, племена гуннские опять раздробились, и княжеская власть опять упала. Известные болгарские князья снова успели соединить некоторые племена, завоевать целую большую римскую провинцию, и власть их снова усилилась. Все это черты общечеловеческие. К тому же власть болгарских царей не была сильнее княжеской власти у русских и других славян; она также была ограничена влиятельным боярским сословием.

Иорнанд, писавший спустя около ста лет по смерти Аттилы, берется описывать его наружность, основываясь неизвестно на каких источниках: "Малый рост, широкая грудь, большая голова, маленькие глаза, редкая борода, волосы с проседью, курносый (simo naso), смуглый- он являл черты своего племени" (Сар. XXXV). Но едва ли это описание не есть плод воображения, тенденциозно настроенного. Иорнанд полагал, что ненавистный Аттила, конечно, совмещал в себе все непривлекательные стороны гуннской наружности, и сообразно с тем его описал, придав ему редкую бороду (хотя выше у него гунны до старости безбородые), да еще "гордую осанку и пытливые взоры". И при всей тенденциозности или предвзятости описания мы не видим тут никаких несомненных признаков туранской расы. Наконец все фразы Аммиана и Иорнанда о безобразии гуннов теряют свой острый характер, если сличить их с известиями византийца Приска. Сей последний лично посетил столицу гуннов и видел самого Аттилу, следовательно, мог бы в точности описать их безобразие. Однако он совсем не говорит о наружности гуннов вообще и Аттилы в особенности, чего никак бы не случилось, если б эта наружность его поразила, то есть если б она была так безобразна и так отлична от европейской, как это можно заключать из слов Аммиана и Иорнанда, одного писавшего о гуннах по слухам, другого - очень враждебно к ним настроенного.