— Как всегда, его чуть с головой не завалили цветами! — пояснил дед. — И правильно сделали — играл он сегодня просто отлично!

— Ну, молодец, — сдержанно похвалил сына Марк и шагнул за дверь. — Ладно, мне пора… Орест придержал его за рукав:

— Надеюсь, сынок, ты сделаешь правильный выбор — тихо и серьезно сказал он. И не удержался от того, чтобы не процитировать один из уличных лозунгов «красных»: — «Чтоб завтра мир не стал опасный, нажми на красный, нажми на красный!»

— Да-да, — сказал Марк. — О чем речь, папа? Разумеется, нажму… — Он по контрасту вспомнил старую пошлую загадку, ныне перефразированную идейными противниками приверженцев Плана: «Тупой и красный, в будущем опасный».

Лифт в самом деле не работал. Где-то между пятидесятым и сороковым этажами (Марк уже потерял им счет) Снайдерову встретился сосед снизу, фамилию которого Марк всегда забывал. Было заметно, что он навеселе.

— Голосовать? — сразу же спросил сосед, едва они обменялись рукопожатием.

— Угу, — промычал Снайдеров.

— И за кого? — с жадным любопытством осведомился сосед.

— За мир и дружбу, — уклонился от ответа Снайдеров.

— То есть? — настаивал сосед.

— То есть за наших, — не сдавался Снайдеров. Сосед заговорщицки подмигнул.

— Ну и правильно, — сказал он, обдавая Снайдерова перегаром. — Я вот тоже… проголосовал. Согласись, этих придурков давно пора поставить на место. А вообще я бы лично никаких референдов… референдемов не устраивал, продолжал он, опершись для большей устойчивости на перила. — Развели, понимаешь, игру в Демократию! Эти сволочи такие упертые, что ничего не понимают и слушать не хотят! Давить их надо, гадов, как тараканов, пра-ально?

— Пра-ально, — сказал Снайдеров и стал спускаться по лестнице.

Сосед что-то еще бурчал над головой, но вскоре его стало не слышно.

До Пункта Волеизъявления можно было добраться и пешком, ведь он располагался всего в четверти часа ходьбы от дома, где жили Снайдеровы, но Марк предпочел преодолеть это расстояние на магнитобусе.

На остановке народу было немного, но все эти люди были так возбуждены, что шумели, как огромная толпа. Темой всеобщей дискуссии был, конечно же, референдум, и тот альтернативный выбор, который предлагалось сделать каждому совершеннолетнему жителю планеты Земля.

Снайдеров избрал выжидательную позицию подальше от спорщиков и с опаской огляделся.

Признаки волнений были везде. Казалось, сам воздух был пропитан человеческими эмоциями. Впрочем, материальных следов разногласий тоже хватало. Стены домов, пандусы автострад и даже асфальт то тут, то там были испещрены разноцветными надписями и заклеены листами бумагопласта различных размеров лозунгами и призывами, замысловатыми оскорблениями противников и целыми хвалебными одами в адрес своих… Кое-где спор, видимо, перерастал в стычку, если судить по разбитым стеклам, опрокинутым мусоросборникам и изувеченным машинам в местах стоянки.

Да, наверное, еще никогда в истории публичное голосование не достигало такого накала и не увлекало в круговорот страстей столько людей. Это тем более было удивительно, потому что вопрос, вынесенный на референдум, вроде бы напрямую не касался никого на Земле — во всяком случае, пока, — и Марк не раз спорил с отцом, состоится ли вообще массовое волеизъявление или оно будет задавлено равнодушием большинства землян…

Что ж, отец был прав, а он проиграл в этом споре.

Потому что равнодушных оказалось мало. Даже здесь, на этой остановке в ожидании автобуса, их почти не было. Были, правда, такие, которые молчали и держались в стороне, как сам Марк, но их поведение выдавало напряжение и нервозность. Видно, молчуны просто сдерживались, не желая, как говорится, стрелять из пушки по воробьям, но рано или поздно наступит тот момент, когда и они взорвутся.

А сам Снайдеров, неужели он оказался настолько черствым и безвольным, раз не желал принимать участие в споре по проблеме, выдвинутой на рассмотрение всей Земли?

Нет, дело было в другом.

Просто за то время, которое было отпущено людям на размышления, он так и не пришел к однозначному решению.

Доводы сторонников и той и другой группировки Снайдеров слышал уже сотни раз и знал их наизусть, поэтому сейчас особо не прислушивался к голосам спорщиков вокруг себя, но ни один из этих аргументов не казался ему достаточно веским, чтобы можно было быть уверенным в своей правоте, отстаивать ее с пеной у рта и вообще быть готовым, если понадобится, умереть за нее. В какой-то мере он даже завидовал тем, кто все-таки сделал свой выбор, даже если они в его глазах допускали тяжкий грех категоричного неприятия иной, противоположной точки зрения. Им, твердо знающим, чего они хотят, все-таки было легче, чем ему, колеблющемуся, как трава на ветру.

Наконец к остановке подкатил магнитобус, и ожидавшие его люди, даже на время посадки не прекращая спорить, вошли в салон. Снайдеров последовал за ними.

Страсти кипели и внутри магнитобуса. До поры до времени все было относительно мирно, пока на следующей остановке в магнитобус не влез подвыпивший человек грозного вида, который тут же принялся орать, перекрывая шум и гам, что он-де глубоко презирает их, кто собирается встать на пути у Плана, и что во все времена дезертиров с линии фронта просто-напросто расстреливали!

К несчастью, возле грозного человека оказалось больше сторонников противоположной точки зрения, они мгновенно объединили свои усилия и дружно выкинули «красного» из салона на полном ходу на проезжую часть, силой раздвинув входные двери. Послышались чьи-то возмущенные вопли: «Эй, да тут наших бьют!» — и в магнитобусе началась потасовка. Снайдерова тут же оттеснили и прижали к борту, не давая шевельнуться, и он с ужасом представил, как его ребра сейчас затрещат наподобие крошащихся сухарей. К счастью, водитель магнитобуса, быстро сориентировавшись сразу остановил машину, открыл двери и запустил мощную сирену, означавшую сигнал бедствия. Не прошло и трех минут, как откуда ни возьмись к магнитобусу подлетел наряд полиции, сноровисто разнял дерущихся, наиболее задиристых высадил и куда-то увел, вагон двинулся дальше.

Остаток пути Снайдеров преодолел без особых приключений.

Все подступы к Пункту Волеизъявления были оцеплены полицейскими, которые мрачно косились на пикетчиков, коих было от обеих группировок великое множество, а перед входом охранники-спецназовцы образовывали так называемый «живой коридор», по которому, стараясь шагать как ни в чем не бывало, двинулся Марк. Перед дверями пункта его остановили тщательно обыскали: в разных концах Земли в этот день уже имели место случаи, когда экстремисты про носили с собой оружие или взрывчатку и, взяв заложников, пытались диктовать свою волю властям.

Наконец шум толпы, выкрики в мощные мегафоны, лай полицейских собак и рычание моторов остались за спиной Снайдерова, и он вошел в просторный вестибюль, где специальные чиновники проверяли у голосующих документы, причем проверяющих было на порядок больше, чем проверяемых: до закрытия пункта оставалось часа полтора.

Ориентируясь по большим голотабло с указанием адресов, Снайдеров подошел к столику, за которым сидела строгая женщина в очках, и протянул ей свой кард. Та, прежде чем взять документ из рук Марка, пристально поглядела на него, и Снайдерову померещилось, что во взгляде женщины фигурирует легкое презрение. Ну да, как же иначе, она ведь наверняка приняла его за одного из тех, кому было всегда все «до лампочки»: ведь, по ее мысли, все те, кто болел душой будущее человечества, давным-давно исполнили свой избирательский долг.

Введя данные Снайдерова в компьютер, женщина монотонным голосом напомнила ему формальные требования, сопутствующие процедуре голосования, хотя в этом не было никакой необходимости: на протяжении последних месяцев средства массовой информации только об этом и твердили — а в заключение выразила готовность ответить на вопросы. Таковых у Снайдерова не оказалось, и тогда она объявила: