Что же касается разогнанных центрофлотцев, то они не нашли ничего лучшего, как пойти на поклон к властям. Получив от них верноподданнические заверения, Керенский "великодушно простил" Центрофлот. Было официально объявлено, что этот орган восстанавливается в своих правах.

Известно, что Владимир Ильич Ленин, после того как он покинул Разлив, переехал в Финляндию и долгое время жил в Гельсингфорсе, надежно укрытый от ищеек Временного правительства. Отсюда он следил за развитием революционных событий в стране. Здесь он написал свое знаменитое письмо в Центральный Комитет партии о том, что на очередь дня встает вооруженное восстание.

К сожалению, ни в работах В. И. Ленина, ни в мемуарной литературе нет сведений о том, насколько Владимир Ильич был связан с большевиками-балтийцами в этот период. А связи эти, и причем самые тесные, были. Конечно, в условиях строжайшей конспирации только очень небольшой круг самых доверенных людей знал о местопребывании Ленина. Ни на кораблях, ни в Центробалте даже не подозревали, что Владимир Ильич Ленин находится совсем близко, живет в одном из городских домов. Но отдельные руководители Гельсингфорсского комитета большевиков, безусловно, об этом знали.

Уже после Октябрьской революции Борис Жемчужин рассказывал, что он не раз бывал у Владимира Ильича на конспиративной квартире, докладывал ему о положении дел на флоте. Ленин подолгу расспрашивал его о настроениях матросов, о расстановке сил в Гельсингфорсском Совете и в Центробалте, о возможностях, которыми располагают балтийцы в предстоящих боях за революцию.

К сожалению, Борис Жемчужин трагически погиб весной 1918 года. Он не успел написать о своих встречах с Владимиром Ильичей. Мы располагаем лишь косвенными сведениями о том, что Владимир Ильич очень интересовался положением на флоте, пользовался точной информацией о делах и настроениях балтийцев. Известно, что, разрабатывая план вооруженного восстания, Ленин отводил морякам-балтийцам одно из видных мест. В статье "Советы постороннего" он подчеркивал: "Комбинировать наши три главные силы: флот, рабочих и войсковые части..."{1}

"Выделить самые решительные элементы (наших "ударников" и рабочую молодежь, а равно лучших матросов)..."{2}

"Окружить и отрезать Питер, взять его комбинированной атакой флота, рабочих и войска..."{3}.

Несколько позже Владимир Ильич Ленин писал: "Только немедленное движение Балтийского флота, финляндских войск, Ревеля и Кронштадта против корниловских войск под Питером способно спасти русскую и всемирную революцию...

Дело в восстании, которое может и должен решить Питер, Москва, Гельсингфорс, Кронштадт, Выборг и Ревель..."{4}.

Есть еще ряд высказываний В. И. Ленина о важной роли Балтийского флота в свершении революции. Но уже и из того, что приведено здесь, можно видеть, что Владимир Ильич был совершенно уверен в решимости балтийцев идти в бой против Временного правительства, считал флот одной из основных сил способных обеспечить победу революции.

Когда были объявлены выборы в Учредительное собрание, большевики-балтийцы предлагали избрать от флота двух человек - Владимира Ильича Ленина и Павла Ефимовича Дыбенко. Сохранилось заявление В. И. Ленина, в котором он писал: "Я, нижеподписавшийся, Ульянов Владимир Ильич, сим изъявляю согласие баллотироваться в Учредительное собрание от Балтийского флота и не возражаю против порядка помещения в списке, предложенном флотской организацией РСДРП (большевиков)"{5}.

При выборах в Учредительное собрание выставляли своих кандидатов и другие партии, чьи организации существовали на флоте. Однако подавляющее большинство балтийцев голосовали за список, предложенный большевиками. От их имени был вручен В. И. Ленину мандат об избрании в Учредительное собрание.

Владимир Ильич доверял морякам Балтики, и это доверие они с честью выполнили в период Октябрьской революции и в годы гражданской войны.

25 сентября открылся II съезд представителей Балтийского флота. Приехали делегаты из Кронштадта, Ревеля и Гельсингфорса, с береговых батарей и кораблей действующего флота. Почти все они прибыли на съезд с большевистскими наказами, с требованиями передать всю власть Советам.

Накануне съезда я вновь встретился со своим старым товарищем по подполью Василием Марусевым, приехавшим из Петрограда. Обычно спокойный и невозмутимый, Марусев на этот раз выглядел возбужденным и нетерпеливым.

Вечером, когда нам удалось уединиться, он рассказал о положении в столице, о рабочих митингах против Временного правительства, о растущих силах Красной гвардии.

Поглаживая свой соломенный казацкий ус, он говорил, не скрывая радости:

- По всему чувствуется, что скоро... Не удержаться теперь Керенскому и компании, весь народ поднимается! Помнишь, было время, когда мы по уголкам от агентов охранки прятались, шепотом о революции говорили? Теперь уже в полный голос везде о революции говорят. Как думаешь, когда начнется?

Я улыбнулся, не узнавая выдержанного и несколько медлительного Марусева, ответил ему с дружеской подковыркой:

- У нас в Гельсингфорсе хоть сегодня готовы начать - только кликни. Это у вас в Центрофлоте революцию тормозят.

- Что верно, то верно, - вздохнул Марусев. - Позор для моряков, да и только! И откуда такие гниды соглашательские в Центрофлот собрались? У самых темных матросов глаза давно раскрылись, а они до сих пор готовы Керенскому задницу лизать...

- А я уверен, когда дойдет дело до революции, они еще начнут нам палки в колеса ставить.

- Еще как начнут, - убежденно сказал Василий. - Я несколько месяцев с ними под одной крышей провел, знаю. Их тоже вместе с Временным правительством надо будет гнать матросской шваброй!

Вскоре после этого разговора я встретился еще с одним центрофлотцем Николаем Маркиным, знакомым мне со дня первого съезда балтийцев. Он рассказал, что соглашатели, не выдержав его "большевистского духа", исключили из состава Центрофлота.

Об этом Маркин говорил посмеиваясь:

- Для меня это кстати. Надоело бесцельно время убивать в канцелярии... Сейчас хоть делом занимаюсь - веду партийную работу в Кронштадте, на митингах перед петроградскими рабочими выступаю.

Маркин познакомил меня еще с одним кронштадтцем - стройным высоким парнем с веселыми и задорными глазами и волнистыми волосами. На всем его облике лежала печать некоторой лихости.

- Фамилия его по документам Викторский, - сказал Маркин. - А на самом деле это Анатолий Григорьевич Железняков. Прошу любить и жаловать.

Я пожал крепкую руку Железнякова. О нем я уже слышал. Летом 1917 года Железняков оказался замешанным в весьма нашумевшей истории. Временное правительство приказало очистить дачу бывшего царского сановника Дурново, занятую рабочими организациями, к которым присоединилась и группа анархистов. Когда казаки окружили дом, Анатолий находился там вместе с несколькими знакомыми анархистами. Они забаррикадировались мебелью, начали отстреливаться. Железняков бросил в наступавших бомбу. За это он получил четырнадцать лет каторжных работ. Но на каторгу Железняков не пошел. Просидев месяца полтора в тюрьме, он бежал оттуда вместе с товарищем по заключению. Побег был совершен средь бела дня с неслыханной дерзостью. Петроградские газеты взахлеб писали об этом. Пока Железнякова разыскивали по всем углам столицы, он перебрался в недосягаемый для Временного правительства Кронштадт, достал себе подложные документы на имя матроса Викторского с корабля "Нарова" и отправился в Гельсингфорс.

День открытия съезда был встречен в Гельсингфорсе, как большой праздник. Колонны вооруженных матросов проходили вдоль набережной, пронося красные флаги и плакаты. Лозунги их были самого решительного характера: "Власть Советам!", "Земля крестьянам!", "Долой войну!". Среди них не было видно ни одного эсеровского или меньшевистского призыва.

Делегаты съезда приветствовали демонстрантов с борта яхты. Когда прошла последняя колонна, делегаты отправились в зал заседаний Мариинского дворца. Председателем избрали Дыбенко, секретарем Викторского и приступили к работе. Бурной овацией встретили моряки прибывшего на съезд Владимира Александровича Антонова-Овсеенко. Смущенный и взволнованный, он занял предложенное ему место в президиуме, застенчиво поглядывая в зал сквозь стекла очков. Но стоило Антонову-Овсеенко взойти на трибуну, как он преобразился. Речь его была яркой и страстной. Владимир Александрович говорил о близкой победе пролетарской революции. Ему много и дружно аплодировали.