Упадок классической литературы, как это часто случается, благоприятно отразился на языке и литературе народа. Как на Востоке, так и на Западе народной поэзии и народным романам стали уделять больше внимания; стихотворения, написанные на народном языке, проникли даже в круги, которым они до тех пор были чужды. Но тиски традиции и сосредоточение учености в руках немногих положили этому конец быстро и весьма успешно, и можно почти с полной уверенностью утверждать, что ни один разговорный диалект арабского языка никогда не вошел в литературу. С другой стороны, народная литература не хотела сходить со сцены; ее произведения были поверхностно подведены под литературные нормы, и, таким образом, в арабскую литературу вошли те циклы рассказов и романов, один из которых под названием "Тысяча и одна ночь" завоевал себе прочное место в мировой литературе. Пожалуй, это единственное произведение из всей необъятной мусульманской литературы, знакомое большинству европейцев. Ранняя история компиляции, называемой {103} "Тысяча и одна ночь", еще не выяснена. Сказка-обрамление о Шахразад и Динарзад, которая была в конечном счете прослежена до Индии, по-видимому, служила обычной основой для подобных сборников (например, для "Ста и одной ночи"), и совершенно ясно, что, хотя "Арабские сказки тысячи и одной ночи" восходят к переводу более древнего персидского сборника, новые сказки постепенно заменяли более ранние. В самом деле, до недавнего времени не существовало четко определенного состава сказок "Тысячи и одной ночи". Различные сказители сочиняли сказки ночей, пользуясь разнообразным материалом, включая фольклорные мотивы самых различных стран, и даже язык рукописей не всегда соответствует литературной норме. Первый в Европе перевод Галана был сделан с более ранней редакции, чем современный, теперь общепринятый текст, в котором опущены две самые известные сказки — про 'Али Баба и 'Ала' ад-Дина (Аладина). Однако все сказки, из какого бы источника они ни происходили, столь же сильно пропитались мусульманскими представлениями, как и местные каирские сказки; произведение в целом является как бы полотном, на которое арабский дух правдиво и четко, хотя и бессознательно, перенес свой собственный образ.

В арабских странах "Тысяча и одна ночь" нередко уступала в популярности напыщенным романам, написанным иногда целиком прозой, чаще прозой и стихами и посвященным различным историческим и легендарным личностям и событиям. Среди них наиболее знаменит роман об 'Антаре — рожденном рабом поэте-герое пустыни, который пользовался почти такой же любовью народа, как и роман о борьбе против крестоносцев, где центральной фигурой является мамлюкский султан Байбарс. В глазах европейского читателя (или слушателя, поскольку такие романы с головокружительной быстротой декламируются перед посетителями кофейни) постоянное повторение сходных эпизодов придает им довольно однообразный характер, но их привлекательность для арабов бесспорна.

В тринадцатом веке была предпринята слабая попытка установить связь между литературой и еще одним видом народного развлечения — теневым театром. Если бы не недостаток места, было бы интересно рассмотреть представлявшуюся таким образом возможность разви-{104}тия драматической литературы на арабском языке. Но благоприятный случай был упущен; теневой театр остался в зачаточном состоянии, и арабская драма была мертворожденной.

2. Испания и Северо-Западная Африка

Свержение Алмохадской династии в самом начале тринадцатого века и вторичное завоевание христианами всей Андалусии, за исключением узкой полоски, протянувшейся от Гибралтара до Гранады, имели огромные последствия для испано-арабской литературы. Мавританская цивилизация просуществовала на маленьком пространстве, остававшемся от ее испанских территорий, еще почти три столетия с пышностью, примером которой служит великолепный двор царствующей династии в Гранаде. Правда, мы располагаем лишь немногими памятниками ее литературы, отчасти вследствие фанатического уничтожения всех мусульманских сочинений во время реконкисты Фердинанда и Изабеллы, однако можно назвать по крайней мере одного писателя, выделяющегося среди своих современников великолепным литературным мастерством. Ибн ал-Хатиб (1313–1374), несмотря на свою бурную политическую карьеру, находил время для необычайно разнообразной литературной деятельности. Из его сочинений до нас дошли в рукописях многочисленные сборники стихотворений, писем и документов, а также фрагменты его многочисленных исторических сочинений, монографий и очерков, из которых для нас наибольший интерес представляют те, где речь идет о Гранаде. Почти все его произведения написаны цветистой прозой, которая под его пером приобретает естественность и изящество — качества, присущие лишь немногим из ее представителей. По-видимому, Ибн ал-Хатиба следует считать последним значительным андалусским поэтом и сочинителем мувашшахов — представители этого жанра вымерли в Испании к концу четырнадцатого века.

Совершенно иной характер носит произведение под заглавием "Украшение всадников и знамя любезных", написанное по повелению султана Ибн Хузайлом из Гранады в 1361 г. с целью вдохновить народ той страны {105} на участие в священной войне против христиан. В арабской литературе конь, вполне естественно, служил источником вдохновения для многих писателей, и в сочинении Ибн Хузайла, основанном на ныне утраченных ранних трактатах, подробно рассматриваются все стати коня, его качества, норов и резвость, верховая езда и умение владеть оружием верхом на коне.

Однако под давлением неверных происходила непрерывная эмиграция испанских семей на другой берег моря, и именно там следует искать продолжение испано-мусульманской культуры. Несмотря на политические неурядицы и всеобщий беспорядок во внутренних областях страны, в Фесе, Тлемсене и прибрежных городах у лучших знатных родов Андалусии сохранялись прежние обычаи и прежняя любовь к литературе. Тунис в тринадцатом, а затем Фес в четырнадцатом веке превратились в центры мусульманской культуры, едва ли уступавшие великим восточным городам.

Мы вынуждены оставить в стороне поэтов, популярных богословов, законоведов и грамматиков, чтобы уделить должное внимание двум выдающимся фигурам арабской литературы четырнадцатого столетия. В 1325 г. Мухаммад ибн Баттута (1304–1377) покинул свой родной город Танжер, чтобы совершить паломничество в Мекку. У молодого человека, уже тогда отличавшегося благочестием и ученостью, чья любознательность была возбуждена приключениями, встречавшимися на его пути, постепенно созрело решение посетить каждую мусульманскую страну и все другие, какие только будет возможно. Он записывал и собирал свои беседы с коронованными особами, как позднее люди коллекционировали их автографы, и с течением времени, став влиятельным лицом, путешествовал с большой свитой от двора к двору. Он непрерывно накапливал в памяти сведения о различных странах и их народах, обычаях, ремеслах и т. п., а когда после путешествий, в которых он доходил до Восточной Африки, Константинополя и русских степей, Индии, Цейлона и Китая, он вернулся в 1349 г, домой, то посвятил отдыху лишь несколько месяцев, прежде чем закончить свои путешествия посещением Гранады и земли негров-мусульман на Нигере. Как мы знаем от Ибн Халдуна, его рассказы были восприняты с некоторым недоверием в Фесе, где по повелению сул-{106}тана он диктовал описание своих путешествий писцу, Ибн Джузаййу; труд его, по-видимому, был совершенно неизвестен восточным писателям. Сильно сокращенный вариант этого труда в начале девятнадцатого века возбудил интерес в Европе, но оригинал его был найден только после французской оккупации Алжира.

По одной только дальности своих путешествий Ибн Баттута превзошел всех древних и средневековых путешественников. Некоторые ошибки в его труде были неизбежны, прежде всего потому, что из-за потери записей во время нападения пиратов в Индийском океане ему приходилось полностью полагаться на свою память; но ошибки эти так немногочисленны и большей частью малозначительны, что сочинение служит авторитетным источником по социальной и культурной истории после-монгольского ислама. Сами его ошибки, если вообще их можно так называть, являются ошибками той эпохи; искренность его вне всяких подозрений. Книга сама по себе интересна и с литературной стороны. Правда, Ибн Джузайй украсил ее поэтическими цитатами, пышными открывками из Ибн Джубайра и других авторов и собственными интерполяциями, но в целом произведение остается простым рассказом, полным интересных случаев и юмористических штрихов, без претензий на стиль, и пересыпанный анекдотами, которые проливают немалый свет на нравы тех времен.