Чувства Агнессы в отношении семьи сохранялись неизменными вплоть до конца лета, когда произошло чрезвычайное событие: умер Симон. В письме, адресованном на мыс Байю, тетя Эмма сообщала эту весть: "Деточка, должна объявить тебе скорбную весть: скончался наш бедняжка Симон..." Засим следовали подробности. В течение долгого времени он прихварывал в своем лагере, но болезнь была недостаточно серьезной, чтобы его репатриировали, и вдруг у него сделался абсцесс в легком, унесший его в могилу в несколько дней. Агнесса не испытала глубокого потрясения. Время, потребовавшееся немецким властям для того, чтобы уведомить семью о кончине, тот факт, что брат покоился на лагерном кладбище, а главное, что его тело можно будет перевезти на родину лишь по окончании военных действий, - все мешало этой смерти на далекой чужбине стать животрепещущим событием и придавало ей какую-то официальную отвлеченность. Пока печальное известие из Кольдица не спеша достигло Парижа, а из Парижа пришло в Пор-Кро. к Агнессе, оно несколько поблекло в пути. Первой мыслью Агнессы было, что она избавлена от необходимости ехать в Париж по случаю семейного траура. Обстоятельства, переживания, волнения, связанные в свое время с известием о том, что Симон попал в плен, и даже с извещением о смерти дяди Теодора, не повторились на сей раз.
Другая мысль была о сыне. До чего же она права, постоянно наблюдая за здоровьем Рокки! Ведь легкие слабое место их семьи. Раздумывая о причинах смерти брата, Агнесса гнала прочь само собой пришедшее чувство огромного облегчения. Симон умер, противная сторона лишилась своего лидера. Вторично Агнесса не попадется в ловушку, и Мари Буосардель, которую несомненно сломила смерть сына, Мари Буссардель, лишившаяся отныне Симона, ради кого и через кого она действовала, не подымет меча, выпавшего из бесценной для нее руки сына. Смерть Симона - это гарантия безопасности.
Агнесса не поскупилась на эпистолярное излияние чувств. Она понимала, что там, в Париже, ей не удалось бы разыграть скорбь, равную скорби всей семьи, и в первую очередь - матери, зато она сумела обнаружить, усевшись за письменный стол, достаточно мощные источники взволнованности, которой хватило на несколько писем, ничем не похожих одно на другое и адресованных матери, отцу, вдове, брату покойного и еще одно - тете Эмме. Она достаточно искренне втянулась в игру, ибо отсюда, с мыса Байю, перед ней возникал образ старшего брата дней ее юности, чья враждебность держала ее начеку уже и с которым дело доходило чуть не до драки, а не своего расчетливого противника, сбросившего маску в день смерти Ксавье. И наконец радость при мысли, что над головой ее сына уже не висит дамоклов меч, придала ей красноречия и благодушия.
Ей ответили все, кроме матери, которая извинилась за свое молчание через отца, что, впрочем, Агнесса сочла вполне естественным и в конце концов самым прекрасным выходом для них обеих. Эмма сообщила по секрету, что у Мари Буссардель, "хотя она и моложе на целых тринадцать лет", после страшной новости начались сердечные приступы. Тогда как она, старая ее тетка, которой стукнуло все семьдесят, слава тебе господи, еще жива и здорова, к великому благу домочадцев, о которых ей положено печься. "Ну, - подумала Агнесса, Рокки теперь может спать спокойно".
Итак, внешнее затишье, которому Агнесса не позволяла себя усыпить, стало после смерти военнопленного Симона подлинным, уже ничем не грозящим затишьем. И затишье это длилось, Память о цыгане, хотя прошло уже полгода, не потускнела. Агнесса, в которой близость этого столь нового для нее существа пробудила полузабытую остроту чувств, с удивлением обнаружила, что, оказывается, существует память плоти и что плоть не столь забывчива, как ум. Но одни лишь ночи, лишь бессонница и сны были отданы во власть воспоминаний; та проницательность, с какой она сама осознавала свое состояние, не приносила умиротворения чувствам, зато удивительным образом просветляла ум.
Теперь она чаще, чем когда-либо, слушала английское радио. Операции союзников в Сицилии и Италии, капитуляция итальянской армии, высадка французских войск на Корсике - словом, все те события, которые всколыхнули Лазурный берег, пожалуй, сильнее, чем всю остальную Францию, повлекли за собой усиление репрессий, но все это не только не вывело Агнессу из состояния неестественной апатии, а, напротив, целиком погрузило в бездеятельность, подобную параличу. Она присутствовала при всех этих страстно чаемых переменах, которые совершались чуть не на ее глазах, но ни в чем не принимала участия. Этот период времени стал для нее глухим интервалом, мертвой полосой бытия, через которую прошел каждый в дни оккупации и которая вклинивалась в повседневный быт человека сначала незаметно, затем завладевала им, не позволяя надеяться на то, что ей придет конец, притупляла ум и сердце своей унылой скукой, и все это вопреки каждодневным заботам, боязни за других и за себя, вопреки самой надежде. Среди всеобщего ожидания эта пустота жизни отдельного человека превращала само ожидание в бесконечность. В один прекрасный день человек вырывался из этого плена не так под влиянием событий общемирового значения, как из-за своего личного горя, нависшей угрозы, разрушенного очага, смерти близких, застигавшей вас в ту минуту, когда по своей вялости вы меньше всего готовы были защититься от беды и способны были наделать ошибок и промахов Кончина брата на немецкой земле, казалось, должна была послужить для Агнессы таким толчком к пробуждению. Но нет И она даже не стыдилась, что этого не произошло. Не она при чина того, что семейная неприязнь продолжает жить и даже сплотила против нее большинство ее родичей; не ее вина, что смерть Симона означала для нее лишь то, что на мысе Бай к стало одной угрозой меньше. Она говорила это себе и повторял без цинизма, но и без лицемерия, в силу той же самой честности, которая с сорокового года удерживала ее от патриотической фразеологии и жестов, на что не скупились многие, хотя в конечном счете девяносто девять французов из ста, да и она сам > ограничивались тем, что "ждали".