[330]

См. «На путях к дворцовому перевороту».

[331]

Первая бригада вообще «за все тремя переворота оставалась совсѣм почти спокойной». Кое-что было лишь на «Петропавловскѣ», когда два матроса приставив дуло револьвера ко лбу командующаго Бахарева, грубо требовали оружіе офицеров, которое он от них взял и спрятал в свою каюту. Между сторонами произошел такой разговор: «Не отдам. — Тогда возьмем сами. — Ну так стрѣляйте. — Мы не хотим вашей крови проливать... — Я не отдам, потому что мнѣ же довѣрила команда. — ...Тогда, конечно... извините».

[332]

«Манифест» этот и по стилю и по контексту явно нѣмецкаго происхожденія. Он распространялся наряду с другими аналогичными прокламаціями и в других мѣстах.

[333]

Совѣтская делегація, по сообщенію «Извѣстій», обвиняла в политической спекуляціи со спиртом жандармскаго генерала Фрайберга.

[334]

Алексѣев на этом донесеніи сдѣлал помѣтку: «Оптимистично. Розовые очки»...

[335]

По внѣшности возстаніе началось болѣе стройно, чѣм в других мѣстах. К флотскому экипажу сразу присоединился крѣпостной артиллерійскій полк, «выступившій со всѣми офицерами». Так утверждал Раскольников: командир полка нес знамя, оркестр играл марсельезу..

[336]

По сообщенію жандармских властей, на, каждом кораблѣ существовали с.-д. ячейки (большевицкія), из которых и был создан «главный комитет». В концѣ 15 г. этот коллектив был ликвидирован, вѣрнѣе, по жандармскому выраженію «был парализован, но отнюдь не пресѣчен», почему нач. Крѣпост. жанд. управл. возбуждал перед комендантом крѣпости вопрос о высылкѣ на передовыя позиціи или в отдаленный военный округ неблагонадежных матросов.

[337]

В «Правдѣ» (центр, орган большевиков) говорилось: «весь командный состав войск был частью перебит, частью арестован. Немногіе офицеры, выпущенные на свободу, были лишены оружія и погон».

[338]

В петербургской газетѣ «День» в № от 13 апрѣля можно найти одобреніе по поводу появившихся в московском «Утрѣ Россіи» разоблаченій, которыя нарушили «уговор» — не говорить о Кронштадтѣ. Опредѣленно грѣшила по соображеніям тактическим совѣтская комиссія, утверждавшая в своем докладѣ, что «погибли люди, игравшіе двойную роль и тѣ, чья беспощадная, безсмысленная жестокость вызвала к себѣ гнѣв возставшим народа». Слѣдственная комиссія рѣшительно не подтвердила этого обобщенія.

[339]

Тактика умалчиванія привела к тому, что молва расцвѣтила событія ужасами до размѣров не бывших, что и отразилось в дневниках и воспоминаніях современников. Так ген. Селивачев, со слов депутата Думы, записывает 28 марта, что в Кронштадтѣ перерѣзали до 1000 человѣк (редакція «Кр. Арх.» сочла нужным сдѣлать, пожалуй, даже странную оговорку: «явно преувеличенная (?) цифра»). Кн. Палѣй (ея волненіе понятно, ибо в Гельсингфорсѣ был ея сын) также будет вспоминать с излишней реальностью тѣ сцены ужаса (она читала о них в тогдашних газетах), которыя творились опьяненной «от крови и вина» солдатской толпой, а большевик матрос Степан (фамиліи разобрать не мог), эпически будет описывать, как он и его товарищи убивали «офицеров второго Балтійскаго экипажа» — «много офицеров» убили. Не уменьшая картины «ужасов», все же надо сказать, что случаев обливанія керосином и сжиганія офицеров, конечно, не было. Это фантазія мемуаристов, передающих чужіе разсказы (напр., Мельник-Боткина).

[340]

Так сдѣлал Невскій в комментаріях к запискѣ, напечатанной в «Красном Архивѣ».

[341]

Недовольство на фронтѣ этой петербургской, революціонной новеллой, очевидно, было значительно — оно нашло себѣ отраженіе даже в протоколах Исп. Ком.

[342]

Небезынтересно сопоставить с этим запись 9 марта в дневникѣ Селивачева, бывшаго на другом фронтѣ (это большого значенія не имѣет) ... «поинтересовался у командиров полков, как отнеслись нижніе чины к отреченію Государя. На это всѣ отвѣтили, что отнеслись очень спокойно, а нѣкоторые прямо заявили: «Да мы, вѣдь, давно знали и ожидали». Только нѣкоторых смущает вопрос — «а что же будет с наслѣдником».

[343]

Из воспоминаній командира 9 Финл. Стрѣлк. полка Данилова (человѣка откровенно монархических взглядов) можно принести нѣкоторый корректив. Данилов пишет: «Вѣсть об отреченіи Императора была встрѣчена офицерством мрачно, а солдатами недовѣрчиво, и мнѣ... приходилось ходить по окопам и... разъяснять слова манифеста, указывая на волю Царя, которой слѣдует подчиниться тѣм болѣе, что в манифестѣ указывалось, что отреченіе принято для большаго и скорѣйшаго успѣха побѣды над врагом. Как ни тревожно встрѣтили мы манифест, но тѣм не менѣе, привыкшіе к повиновенію, безпрекословно ему подчинились». Данилов, между прочим, отмѣчает, что в его полку за все время революціи до октябрьскаго переворота не было эксцессов против команднаго состава.

[344]

3 марта к Рузскому поступил какой-то письменный запрос от имени Исп. Ком. за подписью Бонч-Бруевича (к сожалѣнію, его нѣт в опубликованных матеріалах), в отвѣт на который главнок. Сѣверным фронтом телеграфировал: «...Я и подчиненные мнѣ арміи и воинскіе чины вполнѣ приняли нынѣ новое существующее правительство до рѣшенія Учр. Соб. об образѣ правленія. Прошу содѣйствія, чтобы уполномоченные и другія лица Комитета, прибывающіе в предѣлы Сѣвернаго фронта, предварительно обращенія к рабочим и войскам, обращались ко мнѣ. дабы можно было бы установить полную связь между дѣйствіями центральной и мѣстной власти». Заканчивал Рузскій словами: «желателен ваш пріѣзд сюда».

[345]

Естественно, делегація для воздѣйствія на членов Исп. Ком. нѣсколько муссировала критическое положеніе на фронтѣ.

[346]

Рузскій уже 4-го сообщал о нем Алексѣеву и отмѣчал соотвѣтствіе его 7 п. правительственной деклараціи, опубликованной 3-го. Рузскій указывал на опасность формулировки «предоставленія солдатам всѣх общественных прав без соотвѣтственных опредѣленій деталей». Необходимо «беззамедлительное разъясненіе и точное установленіе особым приказом взаимоотношенія офицеров и нижних чинов». Алексѣев тотчас же телеграфировал Гучкову, что необходимо, если «не полное уничтоженіе пункта седьмого программы (соглашеніе 2 марта), то совершенная переработка редакціи ея с точным разграниченіем прав и обязанностей солдат».