Жена

Лекции прошли на ура, но рассказанные сексуальные “порноужастики” из жизни философов не отпугнули моих юных барышень, а, наоборот, только подхлестнули продолжать свои атаки на меня дальше, я же сделался самым популярным лектором в университете, в аудиторию невозможно было попасть, приходили студентки с других факультетов. И пока ее однокурсницы пытались соблазнить меня отсутствием нижнего белья под мини-юбками, моя бывшая жена, которая в то время была моей будущей женой и даже будущей бывшей женой, вынесла из моих лекций по истории философии необходимые данные из жизни философов и решила применить их на практике: женить на себе человека, в чьей голове роились всевозможные мысли, кроме одной - мысли о браке. И ей это удалось. Сначала я с удивлением обнаружил ее рядом с собой в самолете, когда летел на научную конференцию в Ленинград. Она мне призналась, что ей пришлось продать свои новые итальянские сапоги - большой дефицит в то время, чтобы набрать денег на поездку. Уже сейчас до меня стало доходить, что этим сообщением она пыталась донести до меня не одну, а, по крайней мере, несколько идей:

– что она пожертвовала самым дорогим, чтобы быть рядом со мной - любимым;

– что у нее были дефицитные сапоги, значит, она девушка - не промах, в случае чего и мне сможет что-нибудь достать;

– боюсь, что это было главное - она хотела, чтобы я денежно компенсировал ее затраты, а заодно и подкинул бы деньги на сапоги, которых у нее уже не было, но которые так хотелось иметь.

Вероятно, в этом высказывании заключались и еще какие-то другие смыслы, но тогда я просто глупо улыбался, узнав, что соседка является моей студенткой, летит сейчас со мной на конференцию и спрашивает меня, случайность ли это или необходимость? Невозможно поверить, но через очень короткое время она поселилась в моей комнате в квартире моих родителей, а еще через год у нас родилась дочь, потом сразу же - еще одна. Она, родители, мои друзья, ее родители и ее друзья навалились на меня, что я обязан жениться, мои родители купили нам квартиру, куда мы и съехали.

До встречи с моей будущей бывшей женой связи с женщинами были просто реализацией моих физиологических потребностей. Я не был распущен, брал ровно столько, сколько требовали мои гормоны, большее отвлекло бы меня от моих трудов, мешало бы думать и было бы таким же вредом, как и недостаток этих живительных выбросов энергии, брызг шампанского, извержений вулканов и выхлопов ракетного сопла. Поскольку я не был обделен физически, желающие составить мне физиологическую пару всегда находились без лишних эмоциональных нагрузок. Все проходило отлично: я напрягался, мои партнерши издавали звуки, наступало облегчение, кровь отливала туда, где она была мне более необходима - в голову. С женитьбой все стало сложнее: когда у меня была необходимость в высвобождении семени, выбросе заряда ненужной энергии, жене то ли не хотелось, то ли она почему-то не могла мне в этом содействовать. Приходилось переходить на подростковое “ноу-хау” и делать это самому, однако о других женщинах я и думать не мог. У меня есть Елена, жена, “жена Елена”, других женщин быть не может, они не вписывались в это словосочетание. Собственно, ее имя заменило мне понятие “жена”, эти два слова были равнозначны: если жена - значит Елена, если Елена - значит “жена”. С тех пор, как у меня не стало ее, я никого не звал таким именем, поэтому и женщину, с которой живу сейчас, никогда не смогу назвать женой.

Жена же моя, Елена, относилась к сексу совершенно по-другому. Например, когда я был страшно занят разгадкой тайн Бытия, она пыталась направить мои мысли по другому руслу и провоцировала меня на секс, происходила заминка, она злилась, и, когда я усилием воли заставлял себя отвлечься от работы и ответить на призыв жены, она передумывала и начинала рыдать. Я должен был найти какое-то решение этого парадокса и стал читать все, что было написано о женщинах. Оказалось, что они устроены гораздо организованнее мужчин и при желании можно вычислить график сексуального поведения любой женщины, что я и сделал в отношении своей жены, чтобы больше не попадать врасплох. Долгое время это работало, пока она не нашла в моих бумагах этот график и не устроила мне абсолютно беспочвенный скандал с истерикой, воплями: “Ты меня не любишь!” - и ломанием предметов культуры и быта. Пришлось еще более интенсивно залезть в книги и пытаться найти, в чем же была ошибка в моих построениях.

Чудесным образом жена помогла обрести мне еще одно поле для исследований, которое на Западе было захвачено женщинами-профессоршами или открытыми гомосексуалистами, а у нас я вообще оказался пионером - так называемые “гендерные исследования”. Интересно, что как историк философии я никогда никого, кроме своих студентов, не интересовал. А тут уже после первых моих публикаций на меня посыпался дождь приглашений из университетов США, Германии и Франции, меня зазывали на конференции в Монтре и Венецию, на круглые столы, проводимые под эгидой ЮНЕСКО и Совета Европы, и даже на частные беседы с первыми леди, а однажды даже и на чай с королевой. Я был “свой среди чужих”, чуть ли не единственным мужчиной, выступавшим на Всемирных женских конгрессах и “персона нон грата” для мусульманских стран. И вот все эти заслуги и новые засекреченные от жены графики и таблицы не смогли улучшить наши отношения, она теперь всегда была настороже, а про чай с королевой даже грязно выругалась: “Ну и е.. ее вместе с ее королевой-матерью и всем ее придурочным семейством, а меня оставь в покое!”

Привычки

…Я человек ритуала, мне очень важно, чтобы какие-то действия повторялись и были неизменными, это помогает мне совершать определенные жизненные функции, не отвлекаясь от основных размышлений. У моей бедной мамы в доме было четверо мужчин - муж и трое сыновей, все как один либо занимались, либо собирались заниматься наукой, а обслуживанием большой семьи должна была заниматься она, но ей вовремя пришла идея: какие-то обязанности все-таки спихнуть на нас. У меня было две такие: покупка хлеба и приборка кухни. Мытье пола в кухне почему-то освобождало мою голову в сторону формальной логики, а затем в сторону структурализма и лингвистики. Самые интересные логические и лингвистические задачи и парадоксы разрешались сами собой. Я очень злился, когда кто-нибудь пытался лишить меня этого источника вдохновения - то нанятая домработница уже пройдется тряпкой по всем углам, то та, которая хотела стать моей женой, пыталась заработать очки у будущей свекрови. Они не понимали, почему я с упорством идиота все равно переделываю за ними уборку. Только я знал правду: согласно гороскопу, Николай во мне это делал потому, что был трудолюбив и работоспособен, а Степан - чтобы преодолеть предначертания своего гороскопа, отводящего ему роль творческой личности, неспособной к монотонному труду. А я как “я” стирал грань между физическим и умственным трудом, ставя на час маргинальное, тупое действие выше элитного, духовного начала. Это была моя ежевечерняя литургия, мое послушание, мой буддизм прямого действия.

То же самое было и с покупкой хлеба, которые я начал совершать в свои ранние шесть лет. Булочная была под боком, мама отсчитывала мне все копейка в копеечку, чтобы не пугать сдачей или другими сложностями, и научила произносить названия тех сортов хлеба, которые употреблялись в нашем доме. Привычка вошла в силу, и до последнего времени я всегда готовил мелочь еще до выхода из дома, чтобы было не больше и не меньше. Цена на хлеб долгое время не менялась, не менялись и названия батонов и булок, неизменно вниз ползло качество, и в начале девяностых было уже непонятно, из чего их вообще выпекают. Когда качество опустилось до своего нижнего уровня, почему-то поползли цены вертикально вверх, у меня начались первые приступы неврастении, как у какого-нибудь несчастного пенсионера, и не потому, что у меня на все эти изменения не хватало денег, а потому, что я не мог угадать, сколько сегодня стоит приготовить мелочи. Да и еще ассортимент сильно изменился: то почти ничего из моих обычных сортов не было, то вроде бы это было похоже на то, что мне было надо, но называлось по-другому. А однажды вход в булочную мне преградил огромный верзила, по моему внешнему виду угадавший, что я не “их клиент”: теперь вместо булочной было открыто местное казино, поглотившее собой не только ее, но и нашу районную парикмахерскую, и библиотеку, раньше располагавшиеся в этом же доме. Я решил перейти дорогу и пройти в так называемую “дальнюю” булочную-кондитерскую, в которую мы ходили только за тортами к праздникам. Боясь подвоха, я решил сначала посмотреть на вывеску - и был прав: кондитерскую в старинном московском особняке вытеснило представительство “Роллс Ройса”. Я думаю, что ни в казино, ни в представительстве не ели ни “бородинского”, ни “орловского” хлеба и не знали, что такое “московский батон”. Мои милые старенькие московские булочные в чепцах на голове и ожерельях из сушек были поглощены хищными оборотнями западного разврата и запредельной роскоши. Я еще не решил, смогу ли я жить так же, как и они, без этих продуктов, но чувствовал себя как в лабиринте Минотавра, и со мной случилась настоящая паника: на полусогнутых ногах, обливаясь холодным потом, я с трудом добрался до квартиры и протянул жене зажатую в кулаке мелочь: “Я больше не могу, освободи!” Больше мы к этому вопросу не возвращались.