Моложе Флетчера и старше Бомонта был Томас Кориэт. Ему довелось больше путешествовать, чем всем остальным, за исключением Уолтера Рали, конечно. Можно себе представить, с каким недоверием слушали в "Сирене" его рассказ о том, что в Венеции он однажды увидел то, чего не видели не бывавшие там ни разу Шекспир, Джонсон и Бомонт, — женщину, играющую на сцене. Мало того, "играющую с не меньшим изяществом, чем лучшие актеры мужчины, каких я видел"! Кориэт славился остроумием. Он назвал кружок, собиравшийся в таверне, "достопочтенным братством русалочьих джентльменов, собирающихся под вывеской "Сирены".
Можно не сомневаться в том, что на этих сборищах Бен Джонсон был, что называется, заводилой. Он лучше других мог понять педантическую теорию стихосложения Кемпиона, и он же был лучше всего вооружен для споров с ним. Прослушав новые стихи Джона Донна, он бранил его за другую крайность. Донн писал такие стихи, которые часто не укладывались ни в какую из систем стихосложения, известных эрудитам Джонсону и Кемпиону. Тогда Бен кричал: "За несоблюдение размера Донна надо повесить!"
Апеллируя к медицинским познаниям Кемпиона, Джонсон развивал свою теорию гуморов (юморов) — физиологического предрасположения людей определенного типа к разным причудам и странностям. Ему внимал молодой Бомонт, один из первых приверженцев этой теории комического в драме.
А Шекспир? Неужели Бен оставлял его в покое только потому, что тот был старше и пользовался всеобщим признанием как драматург? Надо знать Бена, и тогда станет ясно, что это как раз и возбуждало его желание ниспровергнуть утвердившийся авторитет, чтобы на его место поставить свой! Да и Шекспир, наверное, не сдавался.
Иной читатель подумает, что мы всего лишь фантазируем. Нет, такие события, как споры двух титанов, не забываются! И действительно, предание сохранило воспоминание о них, записанное Томасом Фуллером: "Много раз происходили поединки в остроумии между ним (Шекспиром) и Беном Джонсоном; один был подобен большому испанскому галеону, а другой — английскому военному кораблю; Джонсон походил на первый, превосходя объемом своей учености, но был вместе с тем громоздким и неповоротливым на ходу. Шекспир же, подобно английскому военному кораблю, был поменьше размером, зато более легок в маневрировании, не зависел от прилива и отлива, умел приноравливаться и использовать любой ветер, — иначе говоря, был остроумен и находчив".
Какое яркое образное описание! Как живо встает перед нами эта картина! Фуллер не сам придумал ее. Наверное, это сравнение пришло в голову кому-нибудь из самих "русалочьих джентльменов". Чтобы придумать его, надо было принадлежать к определенному поколению — к тому, которое пережило эпопею разгрома "Непобедимой Армады", где было как раз такое соотношение между испанскими и английскими судами.
Картинность этого воспоминания еще больше дразнит наше любопытство: о чем спорили Шекспир и Бен Джонсон? Об этом можно отчасти догадаться по литературным документам. Бен Джонсон был из тех писателей, у которых раз найденное выражение или острота никогда не пропадает. Он их запоминал, вероятно, даже записывал, а потом вставлял в свои произведения.
В прологе к комедии "Каждый в своем нраве", написанном позже самой комедии, а именно в 1605 году, Джонсон смеется над тем, что в некоторых пьесах битвы между Алой и Белой розой изображаются на сцене при помощи трех заржавленных мечей. К кому это могло относиться, кроме как к автору трилогии "Генрих VI"? Мы уже упоминали то место из "Варфоломеевской ярмарки" (1614), где Бен Джонсон насмехается над теми, кому продолжают нравиться "Испанская трагедия" Кида и "Тит Андроник" Шекспира. Зрители с такими вкусами, по мнению Бена, отстали от современности на двадцать пять — тридцать лет.
Это слабые отголоски большого, принципиального спора между разными направлениями в драме. Для своего поколения Шекспир был художником наибольшей жизненной правды. Для поколения Бена Джонсона раннее творчество Шекспира — нежизненная романтика, он отвергает ее, требуя приближения к повседневному быту, и Джонсон добивался этого в своих комедиях.
А молодые? Неужели они молчали?
Бомонт сначала был сторонником теории юморов и, конечно, поддерживал Джонсона в этих спорах. Его "Рыцарь пламенеющего пестика" тоже был ударом по романтической драме. В ней даже пародийно цитировались строки из Шекспира. Зато Джон Флетчер был на стороне Шекспира. Он любил романтику и недавно потерпел поражение со своей поэтичной пасторалью "Верная пастушка", возвышенность которой "пошлые" зрители не сумели оценить. Флетчер отстаивал право вымысла в драме, считая, что динамичное действие делает незаметной для публики любую нелепость фабулы, лишь бы было много движения и красивой декламации, а также шуток и рискованных или острых драматических положений.
Однажды за столом в таверне возникла мысль написать шуточную эпитафию Бену Джонсону. Об этом сохранилось несколько рассказов. Одно из преданий гласит, что первую строку придумал сам Джонсон, а Шекспир в рифму сочинил вторую. Поэт Драммонд в своих черновых записях бесед с Джонсоном записал со слов последнего эту эпитафию. Но он, возможно, что-то забыл, а может быть, нам просто неизвестна соль какого-то каламбура. Джонсон продекламировал:
Шекспир, вероятно, поразил просто молниеносностью ответа:
Вторая эпитафия, будто бы сочиненная Шекспиром, содержит больше смысла:
Когда у Бена Джонсона родился сын, Шекспир был приглашен стать крестным отцом новорожденного. На вопрос о том, что он подарит своему крестнику, Шекспир ответил Джонсону шуткой с непереводимой игрой слов, основанной на близости произношения "латуни" и "латыни": "Я подарю ему ложку из латуни, а ты переведешь ее на латынь".