О вине Герцена за логические и практические последствия посеянных им идей писали и позже.
Запись в дневнике Блока от 26 марта 1919 года - он делал доклад о Гейне, где говорил о крушении гуманизма и либерализма.
Горький предложил заменить слово "либералы" словом "нигилисты". Ожесточенно нападает Волынский. Левинсон ехидно спрашивает, не виноват ли Тургенев. Я утверждаю, что первый виноват Тургенев. "И Герцен?" - спрашивает Горький. И Герцен2.
Гораздо важнее, однако, что о вине и возмездии первым спросил себя Герцен.
Когда говорят о трагической судьбе, часто имеют в виду неосуществленность.
Герцен - один из тех русских писателей, который в наибольшей мере осуществил себя. Ему было дано громадно много в начале. И сделано громадно много.
Добрая фея положила ему в колыбель несокрушимое здоровье, редкий ум, необыкновенный талант, силу воли, широту души. Он родился и вырос в дворянской семье, для России того времени - в самой свободной среде. Дворянин - и не стеснен дворянством. Богат - и не стеснен богатством.
Если верно, что каждый проводит всю жизнь в каком-то определенном возрасте, то таким возрастом для Герцена была высокая зрелость.
Самой природой он был задуман победителем.
В 1869 году зашатались основы его жизни. Разрушалось здоровье. Обострился начавшийся ранее диабет, с мучительными урологическими осложнениями. Он мечтал о доме-усадьбе. Воспитанный в Покровском, быть может, и бессознательно хотел для себя на склоне лет и для своих детей такого пруда, такого плеса, таких берез, такого дома с колоннами.
Хотел оседлости, устроенности.
А на долю ему выпали лихорадочные метания - Ницца, Цюрих, Виши, Флоренция, Женева, Брюссель, Экс ле Бэн, Париж.
Метался в поисках убежища. Победитель испытывал поражение за поражением. Крещенье казнью декабристов, тюрьма, ссылки, эмиграция, баррикады 1848 года в Париже, заря и закат революций, возникновение и кончина "Колокола" - все в историческом времени Александра Герцена. Все впору, в рост времени.
Человек, сформированный своим часом, ощущавший его пульс, - вдруг словно выброшен из времени, отставлен от современности. На авансцену истории вышли нечаевы.
Но и тут сказалось величие Герцена - раненный, уязвленный, подавленный, он продолжал идти, искать, оставаться самим собой.
Время определяло многое, но не все. В сложном переплетении временного и вечного не все оказалось подвластно самой могущественной силе - бегу времени.
Трагические вопросы, поставленные в произведениях Герцена, не устарели и позже.
В 1893 году в очередной раз возник вопрос об издании Герцена в России. Цензор в своем отзыве писал:
Главные мотивы, разрабатываемые Герценом с такой до утомительности тщательностью и подробностью, для современного читателя ведь все или разрешены, или сданы в архив. Таковы, например: крепостничество, гегельянство, индивидуализация личности, вред революций республиканского оттенка, перерождающихся формально в грубейший деспотизм...1
Если это всерьез - то прошедшие годы опровергли глупо уничижительные рассуждения. Если это уловка - снизить значение Герцена, чтобы пропустили, напечатали, тогда цензор старался напрасно. Только после революции 1905 года Герцен начал возвращаться на родину уже не в заграничных изданиях.
А вопросы, им поставленные, не сданы в архив и сегодня.
И по высоте, по глубине мысли. И потому, что эти великие вопросы воплощены в долговечном "царственном слове" (Ахматова).
С нежностью, может быть, даже с завистью к недостижимому писал Герцен в некрологе:
Ворцель... трудился до последнего дня с той светлой ясностью, с тем кротким самоотвержением, которое дает успокаивающаяся вера и незыблемая надежда.
Герцену не было дано ни успокаивающейся веры, ни незыблемой надежды. Он был бесстрашен перед истиной, какой бы горькой истина ни была, сколь бы она ни противоречила его собственным сложившимся представлениям. До конца жизни не утерял способности меняться, принимать иное, подчас и чуждое, - всегда непременно оставаясь самим собой.
С.Булгаков полагал, что Герцен задавал карамазовские вопросы, но ему "суждено было испытать не радость положительных решений этих великих и страшных вопросов, а горечь сознания их неразрешимости"2.
Скорее всего, именно этим он и привлекал (и одновременно - отталкивал) Достоевского.
С.Т.Аксаков - младшему сыну
Кажется, остается жалеть, что он (Константин Сергеевич) на всю жизнь оставался в своем приятном заблуждении (что все в допетровской России было отлично. - Р.О.), ибо прозрение невозможно без тяжких и горьких опытов. Так пусть его живет и верит Руси совершенству3.
Герцену так никогда не было нужно. В одном из писем Огареву: "А что Николай Платонович, если нам и этот идол Russland придется побоку?!"
Любил же Россию ничуть не меньше, чем Аксаков. И в предчувствии смерти рвался на родину. Если не сам, хоть детьми вернуться. Но и это не было дано.
Л.Толстой писал Черткову 9 февраля 1888 года:
Читаю Герцена и очень восхищаюсь им и соболезную тому, что его сочинения запрещены; во-первых, это писатель как писатель художественный, если не выше, то уж равный нашим первым писателям, а во-вторых, если бы он вошел в духовную плоть и кровь молодых поколений с 50-х годов, то у нас не было бы революционных нигилистов. Доказывать несостоятельность революционных теорий - нужно только читать Герцена, как казнится всякое насилие именно самим делом, для которого оно делается. Если бы не было запрещения Герцена, не было бы динамита, и убийств, и виселиц, и всех расходов, усилий тайной полиции, и всего того зла. Очень поучительно читать его теперь. И хороший, искренний человек... Мало того, один человек выдающийся по силе, уму, искренности, случайно без помехи мог дойти по этой дороге до болота и увязнуть и закричать: не ходите4.
Толстой определил, уложил Герцена в рамки - пусть и широкие - среди первых писателей России, но именно в рамки односторонне определенные. А Достоевский глубже всех ощутил родственную ему трагическую разорванность хотя у Герцена разрыв лишь начинался. И это тяготение Достоевского к Герцену важнее того, запечатлены ли реальные черты лондонского изгнанника в образе Версилова... (Впрочем, Достоевский, размышляя в "Дневнике писателя" о самоубийстве семнадцатилетней Лизы Герцен, решает проблему последствий тоже весьма односторонне.)