Володе Шумилину пункция была сделана неудачно. Видно, не туда все-таки ткнул иглу лихой костоправ. Вскоре после того, как его привезли в палату, у него начались непроизвольные подергивания ног, как у распятой на булавках лягушки, когда ее раздражают (невинный опыт медиков-первокурсников) электрическим током. Но он все равно улыбался белым как мел лицом и курил свою заслуженную сигарету...

Не знаю, куда шел взятый таким образом костный мозг, но в любом случае, бесплатное донорство безответных заключенных я считаю действием не только в высшей степени безнравственным, но и просто преступным.

Между прочим, сведущие зеки говорили, что в обычных психбольницах эта операция проводится очень часто и вообще без спросу; здесь, в институте, хоть спрашивают.

К недозволенным методам я отношу и проводившееся в институте лечение. Имею в виду нейролептики. Многим давали в таблетках или кололи аминазин, триптофан, пропазин и др. Врачи не имели права подвергать принудительному лечению подследственных, вообще всех, кому это лечение не назначено по суду.

То же самое касается и применения лекарств в репрессивных целях. Спрашивается, на каком основании Мария Сергеевна назначила Бучкину аминазин? Разве он находился на принудлечении в психбольнице? А укол Марчиеву? Даже если он нарушал порядок, буянил... Вот уж где был самый настоящий психофашизм!

Недозволенным методом можно считать и тайный надзор нянек, я уже о нем говорил. И не только нянек - в институте, а он ведь тоже был одним из островков ГУЛАГа, применялись все классические методы тайного сыска, которые в тюрьмах и лагерях деликатно именуются "оперативной работой": сексотство, использование "наседок" и т.д. Добытые таким образом "оперативные данные" использовались врачами для разоблачения симулянтов. Так, только благодаря доносу (возможно, и ложному) был признан здоровым - во время второго или даже третьего своего заезда в институт - уже упоминавшийся мною И.Розовский.

ВСТРЕЧА С ЛУНЦЕМ

Однажды няньки несколько тщательнее провели в палатах приборку. Прибежала сестра - потыкала пальцем в паутину. Зеки-натиральщики налегли с утра на паркет.

Было часов около одиннадцати, я читал, сидя на койке. Витя был на трудотерапии. Володю Шумилина увели на какое-то хитрое исследование по типу моей камеры-обскуры: тоже вроде снятия биотоков мозга, только посложней.

Вдруг в палату быстрыми шагами, почти бегом, влетел седовласый большеголовый человек в белом халате. Выпученными, а еще и увеличенными стеклами очков глазами и вздутыми щечками он напоминал большого мопса. Он и влетел, как мопс, круто развернувшись на кривых ногах. Остановившись передо мной, с возгласом "Ну-с!" резко постучал правым указательным пальцем по левому, клянусь, звук был точь-в-точь такой, как если бы мопс, усевшись, постучал обрубком хвоста по полу.

Я встал. Незнакомец сквозь стекла очков буравил меня взглядом. Через некоторое время в палату так же быстро вошла незнакомая женщина в очках и с тетрадкой в руке, а за ней - наша дневная сестра, кудрявенькая Женя.

- Вот это тот больной, Даниил Романович, о котором мы вам рассказывали, - произнесла, запыхавшись от бега, женщина с тетрадкой.

Я понял, что передо мной знаменитый Лунц, и кровь бросилась мне в голову.

Мы стояли молча, уставившись друг другу в глаза, как два деревенских парня, играющих в гляделки.

- Вы окончили фармацевтический институт? - резко спросил он.

- Простите, но я не знаю, с кем говорю. Вы не представились.

- Зовите меня Даниил Романович.

- Так вы Лунц?

- Именно. Именно так, - отчеканил он, продолжая сверлить меня взглядом. - Так какой фарминститут вы окончили? Московский?

- Харьковский.

- А еще вы окончили литературный институт?

- Чувствуется, что вы знакомы с моей биографией.

- Кое-что, кое-что. Скажите, а кто был вашим творческим руководителем в институте?

Я подумал: видимо, проходили уже перед ним студенты или выпускники литературного института. Ну да, конечно, Данилов из Ленинграда... мой друг Гоша Беляков... Сколько еще неведомых...

В палату вошло еще несколько врачей. Любови Иосифовны среди них не было.

- Вы же все равно его не знаете, - ответил я. - Сергей Александрович Поделков.

- Он больше, э-э-э, педагог, чем поэт?

- Это вы так считаете?

- Разумеется, мнение сугубо личное. Да, да, да.

Я заметил, что он не сводит глаз с моей руки. В левой руке у меня были очки, и, разговаривая с Лунцем, я машинально крутил их, держа за дужки. Я вспомнил утверждение Игоря, что такое непроизвольное монотонное движение часто расценивается врачами как один из признаков шизофрении, и быстро оборвал его, скрестив руки на груди.

- Ну хорошо. Мы еще будем беседовать с вами. Часто и долго беседовать.

Тоже глядя прямо ему в глаза, не убирая скрещенных рук, я медленно покачал головой, выражая отрицание.

- Что, нет? - вздернул головой Лунц. - Нет?

- Нет, - тихо, но отчетливо ответил я.

- Почему?

- Потому что глядя на вас, я вижу перед собою - детей Леонида Плюща, ответил я негромко и медленно, смотря ему в самые зрачки - зеленые и мертвые.

Резко вскинулась кудлатая голова. Щелкнули челюсти мопса. Однако он сдержал себя.

- Ну, это вам так кажется. Хорошо. До свиданья. Вопросы ко мне еще есть?

Я спросил, буду ли оставлен здесь на второй месяц, как обещает врач.

- Посмотрим в понедельник, - ответил Лунц.

Еще я спросил, скоро ли, наконец, состоится прогулка. Сказал, что лежу здесь уже месяц без глотка воздуха.

- Что вы, это по лужам-то? Февраль... грипп...- он явно смешался. Нет, это опасно, опасно...

- А вам не кажется, что месяц без воздуха - это более опасно?

Но Лунц уже не ответил - он бежал из палаты, сопровождаемый своей свитой. Они обошли и другие палаты, правда, ни у одной кровати не задержавшись так долго, как возле моей.

Позже я узнал, что это был первый обход Лунца после возвращения его из-за границы, кажется, из Венгрии. Что-то насаждал он там?.. Я думал: интересно, а в западные, в т.н. капстраны он ездит? И уютно ли ему там? Ведь в 1973 - 1974 гг. особенно высока была волна протестов за рубежом против психиатрических репрессий в СССР. И уж имя Лунца поминалось там, наверное, часто. Это была моя первая и по сути единственная продолжительная встреча с Лунцем. Никаких бесед, ни долгих, ни коротких, между нами так и не состоялось.