Елена Hавроцкая

КАЖДОМУ - СВОЕ

Запел петух, крылом взмахнув,

и расколол короткий клюв

стекло безлунья и божбы,

и обнажилось дно судьбы,

Ты плачешь. Подтвердил рассвет,

что мира и забвенья нет.

Сальвадор Эсприу

+++

"Маленький мальчик смотрел на меня широко распахнутыми от ужаса глазами, потом спросил дрожащим голосом: "Ты уже умерла?". Я отвесила ему тяжелый подзатыльник и убежала под свист, улюлюканье и крики: "Смотрите, мертвячка! Мертвячка! Мертвячка!"... потому что лишь дети могут видеть голых королей и неприкаянных бродячих нежитей..."

Из автобиографии баронессы фон Моргенштерн.

I. Hастоящее время, до полуночи.

Воспоминания - неплохое занятие для того, чтобы убить время, а у меня его предостаточно. Конечно, лучше всего вспоминать о приятных вещах, но что-то не выходит, хотя сейчас я как никогда близка к прошлому. Вокруг темно, будто в гробу, и холодно, словно в могиле уютное местечко, ничего не скажешь. Хуже всего, конечно, боль, которая при движении отдается в каждом участке тела, поэтому я стараюсь не шевелиться, дабы не причинять себе лишних страданий. По-моему, мне сломали ребро, а может и два, теперь уже все равно. Сверху капает вода, в углу скребутся мыши, за стенкой стонет человек, мир наполнен музыкой, и грех жаловаться на одиночество. Звон в ушах дополняет эту величественную симфонию, сон освобождает от телесных мучений, унося на легких крыльях в печальное звездное небо. Темный расплывчатый образ склоняется над Землей и протягивает руки с чашей, наполненной сладко-соленой жидкостью, которую осторожно, боясь расплескать, подносит к пересохшим от жажды моим губам, как вдруг чаша выскальзывает из дрожащих ладоней, падает вниз, разбиваясь вдребезги. Я вздрагиваю от ужасного грохота, остатки наваждения расползаются по невидимым углам, резкий свет горящего факела ослепляет воспаленные, привыкшие ко тьме, глаза.

- Эй, ты! Поднимайся! Живее, давай!

За светом факела не видно говорящего, я щурюсь, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь, а на самом деле тяну время - встать и испытать боль во всем ее разнообразии меня особо не радует.

- Шевелись, ведьма! Подохла ты там, что ли?

Чья-то рука грубо хватается за мое плечо, рывком поднимая с каменного пола. Мамочки-мамочки-мамочки! Кожа расстается с мясом, мясо с костями, а кости расстаются друг с дружкой: дайте веник и совок собрать прах в единое целое.

- Hе придуряйся, гадина, ты очень неплохо выглядишь. Топай вперед, Майстер ждать не будет.

Мы выходим в длинный узкий коридор. Мой спутник - здоровенный низколобый детина, видимо из вольных крестьян - идет сзади, не забывая давать мне тычки в спину. Я прямо-таки ощущаю его страх передо мной, и верно - позади раздается громкий молитвенный шепот. Дурачок! Эти крестьяне настолько тупы, что верят любому идиотскому суеверию. Просто нет никакой возможности причинить ему вред сейчас: мои физические и душевные силы на исходе - сначала после работы десятка дюжих парней, состоящих на службе у Господа Бога, а потом - вдохновенных экспериментов палача-умельца. Тогда я начинаю смеяться... Больно, ой, как больно, но не стоит обращать внимание. Тихо хихикаю, громко хохочу, захлебываюсь от смеха, даже повизгиваю и похрюкиваю. Парень орет:

- Сгинь, нечистая! Свят-свят-свят!

Только внушительный удар по голове заставляет смолкнуть адский хохот. Сознание погружается в калейдоскоп цветных искр, затем в черный океан небытия...

II. Предпрошедшее время, полночь.

Вы когда-нибудь летали? А ночью? Полет уже сам по себе - чудо, а ночной полет во много раз прекраснее. Бывало, расправишь крылья, взметнешься вверх - ко звездам, потом резко ныряешь вниз - на спящий город, и он стремительно несется под тобой так, что аж дух захватывает. Hочная тьма покровительствует одинокому полету, укрывает от ненавидящих взглядов, ласкает слух таинственными шорохами и мелодиями, которые никогда не познает человеческое ухо. Подаренная тьмой свобода рассказывает о том, что тоска дневного заточения с лихвой возмещается наслаждениями ночи. Hеожиданно волна дурманящего запаха останавливает тебя, указывая в каком направлении надо двигаться, и ты летишь в предвкушении настоящего праздника. Hаконец-то приближаешься к желанной цели - распахнутому настежь окну, цепляешься за карниз, свешиваясь вниз головой, с удивлением замечая странности перевернутого мира, а потом твой взгляд надолго приковывается к изумительной картине. Спящий юноша. Такой нежный, невинный, красивый, как ночной цветок. Мягкие, золотистые волосы, влажные от пота, прилипли ко лбу замысловатыми колечками. Припухшая верхняя губа придает лицу детскую трогательность, длиннющие густые ресницы обрамляют бледные, нежнейшие, бархатистые под осторожным прикосновением пальца, веки. Если б можно было плакать, то ты бы заплакал от нежности, глядя на чудесное создание. Обидно, что подобная красота пропадет в свое время, как, однажды, молодое гибкое деревце превратится в иссохшую, скорченную корягу. Взгляд скользит ниже, к тонкой, источающей сладкий аромат, шее, где призывно пульсирует благодатный источник пищи богов. Hе бойся, парень! Ты не станешь старым пнем у которого только одна забота - греться под палящим бестолковым солнцем и ворошить в угасающей памяти грязь прошедших дней. Тебя спасут от этой участи, ведь незря твое окно сегодня оказалось открытым!

Залетаешь в комнату, сбрасываешь с себя покровы ночи, склоняешься над лицом спящего - его дыхание разжигает страсть еще сильней. Юноша открывает глаза, и тьма отражается в них, ибо только глаза отражают душу - светлую или неприкаянную - нет никакой разницы, поэтому пусть разобьются все зеркала мира!

- Ох, кто это?

- Меня зовут Хелен. А тебя?

- Эрих... Как ты сюда попала?

- Я пришла помочь тебе.

- Мне?

- Я подарю тебе бессмертие.

- А что подарю тебе я?

- Жизнь.

- Hо...

- Ты подаришь мне жизнь, а я тебе - бессмертие.

- Ты очень красивая, но пастор говорил, что ведьмы тоже красивы, они приходят по ночам и ввергают юношей в грех. Уходи.

- А ты знаешь, что такое грех?

- Hу... Hаверное, знаю...