— Ты не должна была приходить ко мне.

Его невозможно сбить с этой мысли, поняла Tea. Он будет грызть себя и терзаться, пока не уничтожит чудесное состояние, в котором она сейчас пребывала. Она этого не допустит. Она приподнялась на локте и взглянула на него.

— И ты будешь страдать по этому поводу и ворчать, пока не сведешь меня с ума. Я пришла, потому что ты мне не безразличен и я не хочу видеть тебя мертвым. Это мое решение, и ты не должен себя винить. — Она поморщилась. — Впрочем, я знаю, ты ведь не послушаешь меня. Ты все равно предпочтешь, чтобы чувство вины сковывало тебя цепями. Что ж, я вовсе не собираюсь стать обузой для тебя. Я не хочу привязанностей подобного рода.

— Ребенок — это тоже привязанность.

— Правда, но это именно то чувство, которому я рада, так же как моя любовь к Селин. Я не хочу остаться одной в этом мире. Разница между рабыней и свободной женщиной в том, что у свободной женщины есть выбор. И нет большего дара на этом свете.

— Сколько страсти!

— И я не собираюсь выслушивать твои насмешки.

— Что ты. Я просто завидую тебе. Слишком много времени прошло с тех пор, когда я сам так относился к жизни.

— Дева Мария, что я слышу! А что ты только что выказывал здесь, если не страсть? Да ты все делаешь одержимо. И вообще, если ты не можешь говорить ни о чем более радостном, может, тебе лучше помолчать? — Она уловила выражение полного изумления на его лице и вновь опустилась на кровать, положив голову ему на плечо.

— Я чувствую свою вину. И ты ничего не сможешь поделать… Ох, ты укусила меня?!

— Я же сказала, помолчи.

На какое-то время он ее послушался, а затем вновь принялся гладить ее волосы и приговаривать:

— Молчанием не изменить правды. — Он чуть напрягся и с беспокойством взглянул на нее, но, убедившись в ее миролюбии, продолжил: — Человек должен признавать свои грехи и пытаться не повторять их.

— Что-то я никогда не видела, чтобы ты испытывал вину после отношений с другими женщинами.

— Я спустил в тебя свое семя. Я пытался остановиться, но не смог… — Он зарылся лицом в ее волосы. Его слова звучали теперь менее внятно. — И я буду делать это снова и снова. Потому что я не смогу отпустить тебя из своей постели.

— Тогда прими это и смирись. Как я.

— Ты смирилась с этим потому, что…

Терпению Tea пришел конец. Ее рука, скользнув вниз, обхватила и сжала его плоть.

— Смирись, или я…

— Сдаюсь, — поспешно согласился он. — Ты, женщина, не имеешь ни стыда, ни деликатности. Леди никогда не хватают мужчину за эту часть без приглашения, а тем более так грубо.

— Ты сам животное, и деликатным обхождением тебя не остановить.

Он хмыкнул.

— Это, пожалуй, правда. Во всяком случае, мое внимание ты уж наверняка привлекла. — Он теснее прижал ее к себе.

— Но не делай этого больше.

Она не отвечала. Она не намеревалась давать обещания вести себя так, как несвойственно ее природе, но сейчас у нее пропало настроение спорить.

Он долгое время лежал молча. Затем произнес задумчиво:

— Мы очень… подходим друг другу, хотя вначале я в этом сомневался. Нет. Я хотел сказать… — он отпустил ее и лег на другой бок, спиной к ней. — Собственно, я не знаю, что я хотел сказать. Ничего, полагаю. Давай спать.

Ей вдруг очень захотелось, чтобы он вновь ее обнял. Она несколько секунд лежала неподвижно, а затем, повернувшись, обхватила его руками, прижимаясь к его спине грудью. Так стало уже лучше. Правда, не так хорошо, как раньше.

— Что ты делаешь?

— Мне так нравится, и раз уж ты понял, что у меня нет ни деликатности, ни стыда… — она потерлась щекой о его плечо. — Но только не шевелись. Иначе ты меня раздавишь.

— Ничего на свете не сможет тебя раздавить. — Повернувшись снова к ней лицом, он сгреб ее в объятия. — Ну а теперь ты будешь спать?

— Да. — Она уже почти спала, свернувшись в его руках, точно котенок, и теснее прижавшись к нему. — Мне сейчас так хорошо… Я чувствую себя в полной безопасности. Я ненавижу одиночество.

Но она не была в безопасности. И теперь уже никогда не будет. И он знал, что это его собственная вина. Он взял то, что ему предлагали, почти не возражая, и теперь ей грозит еще большая опасность, чем когда-либо.

Но, Боже мой! Что он мог с этим поделать? Он хотел ее с самого первого дня, как только она появилась в Дандрагоне. Но в последние недели он сотни раз укрощал свое вожделение, так почему же он не сделал это еще один раз. Он мог бы поднять ее и отнести в ее комнату, а затем запереть дверь. Она всего лишь женщина, и сил у нее не больше, чем у любой другой. Временами он забывал об этом, когда она спорила с ним, противопоставляя его доводам — свои доводы, его воле — свою волю. И теперь, лежа в его объятиях, она казалась маленькой и слабой, как ребенок.

Но она женщина, он убедился в этом только что. Да, женщина, полная желания, горящая страстью столь пылкой, какой он прежде никогда не встречал.

И он хотел обладать ею снова и снова. Возбуждение вновь охватило его при воспоминании о том, как она отзывалась на каждое его движение, каждую ласку, прикосновение, ее крики, когда он…

Он предусмотрительно постарался укротить воспоминания. Не сейчас. Пусть она отдохнет. Ведь она — девственница и…

Боже, ведь он обращался с ней, совсем забыв, что он первый мужчина. Она заслуживала лучшего отношения, чем сердитые взгляды и грубые обвиняющие слова. И что он вообще знает о девственницах? Но она сама виновата. Ей надо бы держаться от него подальше.

И снова он ее обвиняет, потому что слишком больно мучиться угрызениями совести, когда он взял то, чего страстно желал.

Возможно, еще не слишком поздно. Вполне вероятно, что она еще не зачала ребенка, и он может проявить свою рыцарскую честь и сказать ей, что он останется в Дандрагоне, и ей совсем не надо больше делить с ним постель.

Но это будет ложью, подумал он тут же с горечью. Кажется, у него совсем нет чести, когда дело касается ее. Жажда обладать ею почти сродни одержимости. Желание быть с ней владела его сердцем. Нет, здесь даже не о чем говорить, он будет обладать ее телом столько, сколько она позволит ему. Но тогда должен быть какой-то способ защитить ее. Сейчас она принадлежит ему. Она должна остаться жить, даже если он умрет. Он должен найти путь, чтобы уберечь ее от смерти.

Tea потянулась и что-то еле слышно пробормотала во сне. Может, ей что-нибудь приснилось? Он помолился, чтобы ее сны были добрыми, не такими, как его ночные кошмары, истязавшие его каждую ночь. С чувством собственника он теснее прижал ее к себе.

Она должна остаться в живых.

9

Вэр сердился, его брови в ярости сошлись на переносице.

Что-то его вывело из себя, решила Tea, ничуть не обеспокоившись. В такой изумительный день нужно, чтобы случилось что-нибудь посерьезнее, чем хмурый взгляд Вэра, чтобы нарушить ее чудесное настроение. Сидя на корточках, она наблюдала за тем, как он направляется к ней по лужайке. Ей нравилось наблюдать, как он двигается, как играют его гибкие сильные мышцы, эта грация была рождена великолепным физическим развитием и жизнью, проведенной в постоянных учениях и битвах.

— Ты ушла, пока я спал, — сказал Вэр. — Я проснулся, а тебя нет рядом.

— Я и так не покидала твоих покоев почти четыре дня. — Она улыбнулась ему, поливая молодое деревце шелковицы. — Деревья нуждаются в уходе. Правда, сегодня чудесное утро?

— Видимо.

— Видимо?! Небо голубое, солнце светит, и деревья растут очень хорошо, несмотря на мое небрежное к ним отношение. Должно быть, Жасмин старательно за ними ухаживает.

— Я потерял… тебя. Я волновался.

— Но для этого нет причин. Что может случиться со мной здесь, под защитой стен Дандрагона?

— Я беспокоился. Я и не говорил, что на это есть причины. Мне они не нужны.

— Как ты самонадеян.

— Я также не считал себя другим. И никогда ни в ком не нуждался. — Он некоторое время наблюдал за ней. — Не смей больше уходить, не предупредив меня.