Нет, если быть справедливым, то она сторонится его. Это его собственная страсть во всем виновата. Черт побери! Неужели нет возможности избежать вины. Любой его поступок влечет за собой ответственность за новый грех. Он должен вернуться в Большой зал и залить вином это чувство, тогда, может быть, жизнь опять покажется ему терпимой.

Она что-то пробормотала во сне и повернулась на другой бок. Сон ее был беспокойным. Становилось холодно…

Он потянулся и осторожно накрыл ее теплым шерстяным одеялом, сбившимся у нее в ногах.

Его охватил озноб. Это заботливое движение было неосознанным, почти инстинктивным.

Он не допустит, чтобы беда случилась именно с этой женщиной.

Когда Tea открыла глаза, уже давно рассвело. Проснулась она сразу, словно ее кто-то позвал, мгновенно вырывая из объятий сна.

Он все еще сидел возле кровати, его голова покоилась на высокой спинке кресла. Спящим он казался… совсем другим, хотя и не выглядел беспомощным, его сила и воинственный дух никуда не делись. Она с любопытством изучала его, это невозможно было сделать, пока он бодрствовал. Tea прежде никогда не замечала, какие у него длинные темные ресницы. Когда он смотрел, к его глазам приковывала только их сверкающая голубизна. У него чувственный, хорошей формы, рот и действительно красивый…

— Перестаньте глазеть на меня.

Ее взгляд тут же метнулся вверх и встретился с его пылающими глазами. Голубые, бездонные.

— Я не собиралась… я только что проснулась. — Почему она оправдывается? Она ведь не сделала ничего плохого. Tea села и спустила ноги на пол. — Уже рассвело. Я должна пойти к Гаруну. А вы ложитесь на свою кровать. Вам вряд ли там удобно.

Он поморщился.

— Удобно? Да я почти не могу двигаться, а шея, наверное, так навсегда и останется свернутой набок.

— Тогда следовало бы лечь спать, как я вам говорила, и все было бы…

— Оставайтесь на месте! — он щелкнул словами, словно хлыстом.

Она замерла, а затем не спеша поднялась.

— Я не могу вам ничем помочь, если вы так напились, что у вас теперь болит голова. Я не собираюсь подчиняться вашим приказам.

— Потому что вы свободная, — сказал он насмешливо. — Но это все не так. Женщина свободна настолько, насколько ее муж позволяет ей это.

— Но у меня нет мужа. И никогда не будет, — добавила она резко. — Неужели вы думаете, я бы рискнула соединить свою жизнь с мужчиной? Ни от мужчины, ни от страны, ни даже от церкви — ни от кого женщина не может ждать справедливости. Мы ничего для вас не значим. Моя мать рассказала мне, как верховные служители церкви собрались однажды на церковный совет в Нанте, чтобы решить, к кому отнести женщин — к людям или к животным. Я убеждена, они признали женщину человеком только потому, что хотели избежать обвинения в скотоложестве.

— Возможно, вы правы. Это, конечно, должно было бы привести меня в замешательство. — Он вернулся к начальной теме разговора. — Вы так ненавидите рабство?

— Нет смысла говорить с вами об этом. Вы не можете понять.

— Тогда объясните так, чтобы я смог понять.

Она нахмурилась в замешательстве.

— Почему вы сердитесь?

— Я не сержусь. Я только пытаюсь сказать вам, что свобода не всегда приносит счастье. Некоторые тюрьмы могут оказаться более удобными и приятными, чем мир вокруг них. Не во всяком плену обращаются с пленниками так жестоко, как в доме Николаса. — Он помолчал. — Он бил вас?

— Только когда я была ребенком. Позже я научилась… — Она оборвала себя. — Что вы хотите сказать? У меня было достаточно еды и чистое место, где я могла спать. Когда у меня обнаружились способности, Николас стал учить меня языкам и цифрам, чтобы я могла разговаривать с торговцами, приходившими покупать шелк. Там даже есть сад, окруженный стенами, где женщинам разрешалось гулять по вечерам после наступления темноты. Моя мать говорила, что нам повезло гораздо больше, чем другим. — Она сложила руки на груди. — Но с годами я стала все больше ненавидеть эту жизнь. Мне не хватало… воздуха. Я смотрела, как Селин с утра до вечера сидит, склонившись над пяльцами, и мне захотелось вырвать ее оттуда, забрать в мир, где солнечный свет и запах цветов, и… — Она судорожно вздохнула. — Несправедливо. Недопустимо, чтобы один человек владел другим, как своим имуществом.

— Так, значит, вы убежали из-за Селин?

— Нет, я могла бы подождать более удобного случая, если бы дело было в Селин. — Она храбро встретила его взгляд. — Принц из Флоренции наведался однажды к Николасу за несколькими штуками шелка для своей жены. Он оказался неравнодушен к светловолосым женщинам и решил попутно купить и меня.

— И Николас продал вас?

— Почему бы нет. Принц предложил огромную сумму. Правда, мои таланты делали меня очень ценной, но мое тело оказалось дороже… — Она горько улыбнулась. — Но Николас не хотел прогадать, и торговля затянулась на несколько дней. Я не стала ждать, когда они поладят.

— Негодяй.

— Николас никогда не считал себя плохим человеком. Мы были его имуществом. Разве нас не содержали в чистоте и не кормили? И наказывали только в случае, когда мы что-то плохо делали. Я уверена, его очень оскорбил мой побег.

— Каким образом вам удалось пристать к каравану?

— Балзар, предводитель каравана, часто заходил в дом Николаса. В течение нескольких лет я тайно вышивала шелковую рубаху. Получилась великолепная вещь, достойная самого императора. Я предложила ему эту рубаху в обмен на еду, воду и место в караване.

Он приподнял брови.

— Шелковая рубаха за укрытие беглого раба?

— Рубаха, достойная самого императора! — повторила она. — Балзар очень тщеславен. Он захотел, чтобы она принадлежала именно ему. Кроме того, он ничем не рисковал. Если бы все открылось, он всегда мог сказать, что ни о чем не знал.

— Вы украли шелк, чтобы вышить эту рубаху?

— Я ничего не крала, — вспыхнула девушка. — Я сажала деревья, которыми питаются шелковичные черви, сама вышивала и сама придумала рисунок. Разве я не заработала хоть что-то? А вы знаете, какого риска и каких трудов стоила эта рубаха, как трудно было выкроить время, чтобы выполнить эту работу? Каждое утро я пробиралась в сад и в полутьме, когда едва еще рассветало, вышивала, а потом приходилось выпарывать часть стежков, потому что я ошибалась из-за слабого освещения. У меня ушло целых два года, чтобы…

— Я не осуждаю вас, — прервал он ее. — Я просто спросил. — Он криво улыбнулся. — Что значит мера шелка, если весь христианский мир считает, что я украл целое сокровище.

— Не будьте идиотом. — Она все еще была раздражена на него. — Зачем вы так говорите? Я уже сказала вам совершенно ясно, что в вас живет человек чести, вы не можете быть замешанным в воровстве.

— В самом деле? Тогда как вы объясните, откуда все эти богатства в замке?

— Это меня не интересует. — Она пожала плечами. — Кадар говорил, что вы берете огромную плату за охрану караванов и участие в сражениях. Наверное, это можно рассматривать как грабеж.

У него дрогнули губы.

— Возможно, хозяева, нанимавшие меня, тоже считали меня грабителем.

Он почти улыбался. Она внезапно почувствовала желание вызвать его улыбку еще раз.

— Нет, я говорила Кадару, что, скорее всего, причина, по которой вас выгнали из ордена, ваше сластолюбие. Вы, наверное, нарушили закон воздержания.

Он улыбался и сразу стал на несколько лет моложе.

— Я действительно находил это ограничение весьма обременительным.

Она кивнула.

— Я тоже так думаю.

Его улыбка погасла.

— Вы-то что знаете о вожделении! Кадар сказал, вы избежали насилия во время нападения на караван?

— Я видела, как это происходит, в доме Николаса. Когда важные покупатели и торговцы приходили к нему, он иногда приглашал их на женскую половину и позволял выбрать себе женщину для наслаждения.

— И вашу мать?

— Однажды.

— И вы видели это?

— Нет, я закрыла глаза. Она сказала мне, что ей не будет больно. — Tea не хотелось воспоминать об этой ночи. Она ничего не видела, но слышала тихий смех мужчины, его хрюкающие всхлипы, прерывистое дыхание, ликующий стон, а позже мать, вернувшись к ней, тихо рыдала. — Она солгала, говоря, что ей не будет больно. Может, не телу, но он причинил ей боль. — Ее голос задрожал от едва сдерживаемого гнева. — Вот что значит быть рабом. Не иметь выбора, знать, что твои мозги, и тело, и все твои таланты не принадлежат тебе. Не убеждайте мне, что быть пленником — приятно. Это не так.