Франсуа никогда не видел Жоржа Жака таким изможденным, с лихорадочно блестевшими на безобразном лице глазами. Возможно, это был самый худший момент для обращения к Дантону, но все, что оставалось Франсуа, – это надеяться, что и в состоянии глубокого отчаяния Жорж Жак не потерял своей проницательности, позволившей ему подняться до крупного деятеля революции. Как бы там ни было, выбора у Франсуа не было.

– Я хочу, чтобы ты устроил меня на должность в Тампль.

Дантон медленно поднял голову.

– В Тампль? Зачем?

И Франсуа решился бросить вызов судьбе.

– Хочу организовать побег Марии-Антуанетты и Людовика XVII из тюрьмы.

Дантон задержал дыхание и откинулся в кресле.

– Ты шутишь.

– Нет, – спокойно произнес Франсуа. – Мне необходимо это назначение, Жорж Жак. Я мог бы солгать тебе, назвав другую причину, но время дорого, и с ложью я покончил.

Дантон окинул Франсуа жестким взглядом.

– Значит, ты дурак. Ложь могла спасти тебе жизнь. Кто тебя купил, Франсуа?

– Никто.

– Я же тебя знаю. Ты ненавидишь аристократов. Ты ненавидишь…

Франсуа покачал головой:

– За последние два года я с помощью подкупа освобождал аристократов из тюрьмы и вывозил их из Франции. Пальцы Дантона крепче сжали перо в руке.

– Ты мне действительно солгал. Ты использовал меня, мерзавец.

– А ты – меня. Я хоть раз отказался от заданий, которые ты мне давал?

Дантон не сводил глаз с лица Франсуа.

– Почему? Ты что, сам аристократ?

– Моя мать из басков, а отец – английский врач. Мое настоящее имя – Уильям Даррел. До революции мы жили в горах рядом с Байонной, но я убедил родителей, что будет безопаснее переселиться в Англию, когда выбрал свой путь. Теперь они живут в Йоркшире.

– Ты считаешь себя англичанином?

– Ты же знаешь, что нет.

– Тогда почему?

– Права человека, – просто ответил Франсуа. – Они должны выжить, но кровопролитие и коррупция уничтожают их. Американцы, победив в борьбе за независимость, начали не с рубки голов. Сделай они так, британцы тут же примчались бы и смели их. Так будет и с Францией, если не остановить этот кровавый террор. – Франсуа встретился взглядом с Дантоном. – Мы оба об этом знаем.

– То, что ты говоришь, – изменнические слова.

– Нет, это разумные слова. Ты всегда считал, что обезглавить короля – это безумие.

– Но оно уже свершилось. Все кончено. Мы в состоянии войны с Испанией и Англией.

– И будем продолжать эту войну, пока королевская семья находится в Тампле. Освобождение их стало чем-то вроде крестового похода, – мягко, но настойчиво произнес Франсуа. – Позволь мне вырвать их из тюрьмы, Жорж Жак. Они будут менее опасны за границей, чем в Тампле. Я позабочусь о том, чтобы никакие мои действия не вели к тебе.

Дантон с минуту молчал.

– Ты страшно рисковал, придя ко мне. Ты предал меня. Сначала Габриэль, потом ты. Предательство…

– Твоя жена не предавала тебя.

– Она умерла. Оставила меня одного. – Дантон кашлянул, выпрямился в кресле и уже хорошо поставленным голосом народного трибуна произнес:

– Я подумаю над этим. Можешь идти.

Франсуа поднялся и остановился, глядя на Дантона. Риск был велик. В таком неуравновешенном состоянии Жорж Жак мог выбрать любой путь.

– Я буду ждать ответа в своей квартире.

Дантон криво усмехнулся.

– И будешь до смерти бояться, что ответ доставят солдаты Национальной гвардии.

– Всегда есть такая возможность. – Франсуа поклонился. – До свидания, Жорж Жак.

– Нет. – Дантон холодно смотрел на молодого человека. – Каково бы ни было мое решение, я больше не хочу тебя видеть.

Франсуа ощутил острый приступ сожаления. В течение последних двух лет они были товарищами, а в самых опасных ситуациях – и друзьями. Дантон был ясным голосом разума в кровавом хоре безумцев. Жизнь Франсуа без Жоржа Жака станет пустой и определенно более бесцветной.

– Я понимаю.

Он повернулся и вышел из кабинета.

На следующий день посланец доставил на квартиру Франсуа конверт. Сломав печать, он вынул бумагу – это было свидетельство о назначении Франсуа Эчеле специальным агентом Конвента с приказом о его немедленном переселении в Тампль.

– Вы опять одна, – неодобрительно заметила Нана Жюльетте. – Я же сказала вам…

– Но я не бросаюсь в глаза вашим посетителям, – перебила Жюльетта. – На мне полотняное платье, точно такое же, как на вас, и я гораздо менее красива, чем вы, и поэтому не должна привлекать внимания. Скажите любопытствующим, что я ваша новая ученица. – Она поморщилась. – И это правда, я обнаружила, что эти веера делать и расписывать невозможно. Я была слишком самоуверенна. Это один из моих самых прискорбных недостатков. – Она помедлила и понизила голос:

– И есть вопросы, которые мне хотелось бы задать.

Нана встала.

– Идемте со мной. Мои материалы в комнате за кафе.

В маленькой комнате, куда Нана привела Жюльетту, стояли четыре бочонка с вином у дальней стены и рабочий столик, на котором были разбросаны бумага, ленты и деревянные палочки для вееров.

– Садитесь. – Нана расположилась за столом напротив Жюльетты и протянула руку к ножницам. – Какие у вас вопросы?

– Франсуа. Он один из ваших?

– Его настоящее имя – Уильям Даррел. – Нана принялась резать грубую бумагу. – По-моему, это уже должно быть ответом.

– Давно?

– С начала революции.

– Значит, приехав в аббатство, он пытался помочь нам? Нана пояснила:

– В аббатство его послал Дантон. Он не знал, что там произойдет. – Нана пожала плечами. – Но, даже увидев, что там творилось, он ничего не мог сделать, не раскрыв себя. Ему пришлось решать – спасти жизни нескольких человек тогда или тысячи жизней позже.

– Не знаю, смогла бы я принять такое решение.

– В течение двух последних лет ему постоянно приходится делать выбор: кому умирать, кого мы можем спасти.

– Вы восхищаетесь им.

– Он смелый человек. – Лицо Нана стало замкнутым. – А теперь я покажу вам, как надо делать веера. Какие у вас трудности?

Итак, что касалось Нана, то здесь тема Франсуа была явно закрыта.

– У меня ничего не получается, труднее всего оказалось склеивать полоски бумаги так, чтобы не испортить рисунок.

– Вы пользуетесь не тем клеем. Я употребляю только клей, который делают специально для меня из вываренных обрезков шкуры и костей.

Жюльетта поморщилась.

– Звучит отвратительно.

– И пахнет тоже, но он клеит накрепко и одновременно позволяет вееру оставаться гибким. Надо брать только чуть-чуть, а иначе он испортит либо бумагу, либо палочки. – Нана подала Жюльетте флакончик с клеем и деревянные пяльцы. – Затем вы очень туго натягиваете бумагу на пяльцы и оставляете сохнуть на два дня. После этого можете расписывать.

– А как с палочками?

– После того, как сложите веер. – Нана показала на форму из орехового дерева, в которой было вырезано двадцать желобков, расходившихся из одной точки. – Вам надо обзавестись устройством вроде этого и делать все очень аккуратно. Плиссировать можно только с первого раза. Затем между крыльями веера осторожно вставляются палочки. Если веер будет цельным, то палочки прикрепляются сзади и на них надо что-нибудь нарисовать, чтобы скрыть их. Потом надо оставить их сушиться на целый день. И даже дольше, если для основы используется шелк или лайка. После в палочки вставляют заклепки, чтобы скрепить их, а потом продевают ленты и разрисовывают.

Жюльетта засмеялась и сокрушенно покачала головой.

– Господи, и все это только для того, чтобы обмахиваться от жары!

– Во времена фараонов веер служил символом власти. – Глаза Нана блеснули. – Но, по-моему, мадам Помпадур и мадам Дюбарри с помощью своих вееров достигли еще большей власти.

– А как вы этому научились? – полюбопытствовала Жюльетта.

– У матери моего мужа был магазин вееров в Лионе. Мой отец поставлял их клиентам мадам Сарпелье, но он не жаловал эту работу. Когда мне исполнилось тринадцать, он выдал меня замуж за Жака Сарпелье. – Нана скорчила гримасу. – У бедняги Жака была заячья губа, и он был страшен как смертный грех, но все считали, что для нас это выгодная сделка. Мадам Сарпелье думала, что я буду хорошей работницей в магазине, Жак полагал, что я буду служанкой в доме и кротко приму его в постели, а отец рассчитывал укрепить свое положение в деле мадам Сарпелье.