– О! – Катрин снова посмотрела на поля. – Все в цвету. А в Париже цветы скоро отцветут.

– Здесь такой климат, что цветы – круглый год, каждый в свое время.

– И мы их все выращиваем?

– Почти. В Вазаро самая плодородная почва на побережье, и она тянется на много лье.

– Понимаю. – Катрин глубоко вдохнула воздух. Запах свежевспаханной земли и пьянящий аромат герани и лаванды окутали ее дурманящим облаком. – Может ли этот запах быть еще сильнее, чем сейчас?

– На рассвете.

– Правда? – Катрин снова выглянула из экипажа, и в ней пробудилось волнение. Ее земля. Вазаро. Экипаж остановился у дома.

– Это Манон, Катрин. – Филипп отдал свою шляпу и перчатки пухлой улыбающейся женщине, встретившей их в вестибюле, выложенном мраморными плитками. – У нас есть также еще три служанки и два повара, а кроме того, конюшие, но Манон заправляет здесь всем с тех пор, как я впервые прибыл в Вазаро.

Манон негромко пробормотала приветствие и присела перед Катрин.

– Она проводит вас в вашу комнату. – Филипп поднес руку Катрин к губам. – До ужина.

Катрин кивнула и последовала за служанкой вверх по лестнице и по коридору. Она совсем не помнила дома, но ее уже охватывала безмятежность – она возвращалась к себе.

Манон открыла дверь и вошла первой в комнату Катрин. Уже с порога девушка оказалась в сказке, пронизанной солнечным светом, что лился из створчатых окон. Обюссонский ковер на блестящем дубовом паркете был заткан нежными цветами слоновой кости на зеленом фоне, а картины на стенах и полог на кровати были кремовыми с лимонно-желтой каймой. Желтые подушки украшали как скамью у окна, так и кресло у элегантного стола из розового дерева.

– Я распакую ваши вещи, как только их принесут наверх, мадемуазель. – Манон открыла створчатые окна. Снова запах. В комнату вплыл дурманящий аромат.

– Месье Филипп всегда переодевается к обеду, независимо от того, есть в доме гости или нет, – сказала Манон. – Послать к вам Беттину, чтобы помогла вам принять ванну и причесала волосы?

– Да, пожалуйста. – Катрин медленно подошла к окну. Мягко веял ветерок, играя ее локонами, выбившимися из русой косы, короной уложенной вокруг головы. Перед девушкой расстилались цветочные поля, рощи лаймовых и лимонных деревьев, у подножия дальнего холма раскинулся виноградник, а вдали поднимались крутые, зазубренные горы.

– Запах слишком сильный? – с тревогой спросила Манон. – Мы, живущие здесь, едва замечаем его, но приезжие жалуются на боль в голове. Я могу закрыть окно.

– Не надо. – Катрин не могла оторвать глаз от полей цветов, простиравшихся, казалось, в вечность. Девушка снова остро ощутила, что она у себя дома.

– Я ведь не приезжая. Мне… нравится запах.

– Нет!

Катрин рывком села в темноте.

Она дрожала и обливалась потом. Склеп. Нет лиц.

Она была одна.

Боже милостивый, где же Жюльетта? Она оставила ее наедине с ее страхом, кошмарами, разрывавшими ей сердце так, что, казалось, она вот-вот задохнется.

Катрин обхватила себя руками, тяжело дыша и стараясь не слышать звуков склепа. Гортанный смех мужчин, звук рвущейся ткани, ее собственные стоны.

Колокольный звон.

Нет, тут что-то было не так. В склепе звона не было. А здесь нежный серебристый звон доносился из раскрытого окна.

Катрин медленно спустила ноги на пол, встала и прошла к окну.

Группы мужчин, женщин и детей тянулись вдоль дороги, двигаясь с той стороны, где, как показал Филипп, находилась деревня сборщиков цветов.

Над далеким полем блеснул первый алый луч рассвета. Он факелом зажег оранжево-красные цветы, и Катрин настежь распахнула створчатое окно. Она с любопытством смотрела на людей, идущих по дороге. На мужчинах и женщинах была грубая одежда и деревянные башмаки, волосы женщин были заплетены или покрыты шалями и шарфами.

Дети всех возрастов, сонно пошатываясь, шли вслед за взрослыми, самые маленькие цеплялись за юбки матерей или матери несли их на руках.

Сборщики следовали за тележкой, которую тащили две тощие лошади, и, когда животные встряхивали головами, Катрин снова слышала звон серебряных колокольчиков, прикрепленных к их сбруе. Возница остановился перед полем герани, следовавшие за ним люди сняли с тележки большие плетеные корзины и разбрелись по полю. Катрин слышала доносившиеся в чистом утреннем воздухе смех и разговоры, аромат цветов манил к себе.

Катрин стала одеваться.

Спустя короткое время она стояла на небольшом холме, выходящем на поле герани. От аромата кружилась голова. Девушка следила, как сборщики срывали покрытые росой цветы и складывали их в корзины. Малыши топали между рядами кустов или лежали в собственных корзинах, а детишки постарше тоже срывали ярко-красные душистые шапки с такой же поразительной скоростью, что и их родители.

Все дети, кроме одного. Маленький мальчик остановился и смотрел на Катрин так же пристально, как она – на поле. Он был не старше девяти-десяти лет, у него были спутанные кудрявые черные волосы и черные брови вразлет, одет он был в грубую синюю рубашку и грязные штаны.

Катрин отвела от ребенка глаза, плотнее закуталась в шаль и села на росистую траву на холме. Скоро ее полностью поглотил ритм работы сборщиков. Они срывали цветы, а потом бросали их в плетеные корзины, срывали и бросали. Завораживал странный ритм в их движениях, словно они двигались под стук барабанов, слышный только им одним. Катрин невольно напрягала слух, чтобы тоже услышать…

– Привет. Я Мишель. А ты кто?

Девушка повернула голову и увидела кудрявого мальчугана, наблюдавшего за ней с поля. Его лицо было слишком худым, с острым подбородком, маленьким ртом. Кожа мальчика потемнела от загара и приобрела цвет песчаника, а глаза были такого чистого голубого цвета, какой ей вряд ли когда-либо доводилось видеть. Он смотрел на Катрин с какой-то странной, недетской серьезностью.

– Меня зовут Катрин.

– Ты здесь новенькая. – Лицо мальчика осветила удивительно нежная улыбка. – Хочешь сегодня собирать со мной?

– Я здесь, чтобы смотреть.

– Ты должна пойти на поле. Тебе это поможет. Ритм сегодня очень хороший.

Катрин вскинула глаза на мальчика. Ритм? Он словно прочел ее мысли.

– Что ты имеешь в виду?

Мальчик опустился рядом с Катрин на колени и зарылся пальцами в землю.

– Вот, положи сюда руку.

Катрин опустила ладонь на землю.

– Чувствуешь? Земля поет, дрожит, отдает свою душу.

– Душу?

– Знаешь, у цветов и у всего есть душа.

– Нет, я не думала. Это тебе священник сказал?

Мальчик покачал головой.

– Я сам знаю. Ты чувствуешь?

Катрин ощутила движение под ладонью, но оно наверняка шло от ветерка, колебавшего траву.

– По-моему, нет.

Мальчик разочарованно нахмурился.

– Я думал, ты из тех, кто почувствует это сразу.

Катрин улыбнулась ему ласково: ей понравился этот серьезный не по годам человечек.

– Беги отсюда, Мишель!

Катрин обернулась и увидела Филиппа, соскочившего с гнедой лошади в нескольких метрах от них. Кузен был в поношенных коричневых сапогах до колен, темных брюках и полотняной рубашке, расстегнутой у ворота и открывавшей его загорелую шею, – она никогда не видела его так бедно одетым, Мишель согласно кивнул.

– Ты должна сейчас пойти со мной. Мы можем собирать вместе, – позвал он девушку.

Филипп снисходительно улыбнулся мальчику.

– Это хозяйка Вазаро, Мишель. Она не будет собирать цветы.

Мишель посмотрел на Катрин.

– Ты уверена? По-моему, тебе это понравится.

– Возвращайся на поле. Она не пойдет.

Мальчик улыбнулся и побежал вниз по холму к сборщикам цветов.

– Я забеспокоился, когда Манон сказала, что вы так рано ушли из дома, – произнес Филипп. – Вам следовало сказать мне, что вы хотите утром пойти на поле.

– Я сама этого не знала. Утром из окна увидела сборщиков, идущих по дороге… – Катрин не сводила глаз с Мишеля, собиравшего цветы с проворством, поразившим девушку. – Он сын одной из этих женщин?